РОССИЯ МЕЖДУ БУРЯМИ (1907—1917). ДУХОВНЫЕ ИСКАНИЯ, ОБЫДЕННОСТЬ, КУЛЬТУРА

Духовный кризис или духовный подъем? «Вехи». Становление думской монархии и хаос 1905 г., переход России к буржуазной модернизации и национальные проблемы, отношение к существующей власти и роль образованных слоев общества в выборе альтернатив политического и экономического развития России — все это вместе поставило перед мыслящими людьми страны задачу чрезвычайной сложности. Она заключалась в выработке новой общенациональной идеологии. Дело в том, что старая идеологическая триада «Православие, Самодержавие, Народность» настолько срослась в сознании с действиями казенно-бюрократических структур, что не могла уже играть роль лозунга национального объединения.
Другой крайностью было традиционное увлечение интеллигенции народолюбием, с помощью которого постоянно подпитывались левые, уравнительные, революционные настроения. Но даже первая попытка реализации таких идей в 1905—1907 гг. продемонстрировала их разрушительность для страны. Можно сказать, что все российское образованное общество находилось в состоянии кризиса и в состоянии духовных поисков одновременно.
Высшей точкой этих поисков стал сборник статей под названием «Вехи», вышедший в 1909 г. и вызвавший более чем оживленную полемику. В сборнике были помещены статьи философов Н. Бердяева, С. Булгакова, С. Франка, публициста А. Изгоева, правоведа Б. Кистяковского, экономиста и философа П. Струве, историка литературы М. Гершензона. Всех их объединяло чувство глубокой и искренней любви к России, ее истории, потрясение хаосом 1905 г., попытки критически взглянуть на мифы, присущие сознанию русской интеллигенции, при признании ее заслуг, стремление предотвратить новый виток хаоса.
Исторически, по мнению «веховцев», следовало признать, что страна все-таки вступила на путь буржуазного развития, и путь этот при определенных
условиях, прежде всего при ответственном поведении самой буржуазии, может стать плодотворным для России.
Данное признание имело особую общественную ценность, так как большинство «веховцев» в молодости отдали дань увлечению марксизмом и идеями социального равенства, хотя впоследствии через религиозную философию и личное осмысление действительности перешли на иные позиции. Поэтому сборник носил в значительной мере и характер духовной самокритики.
Каким при предлагаемой модели развития должно быть Российское государство — следующий вопрос, мучавший их. В целом ответ звучал так: надклассовым, правовым и историческим. Философский смысл идеи внеклассового, внесословного государства состоял в том, что такое государство, встав на позиции права, способно смягчить трудности развития, равномерно разделить их тяготы в соответствии с законом, не допустить социального взрыва. Но каковы условия формирования такого государства? Кто должен его формировать?
«Веховцы» отказывали в этом праве большей части российской тогдашней интеллигенции, считая, что она заражена безответственными и утопическими идеями социального равенства, не признающими права как такового, заменяющими право целесообразностью во имя «народолюбства». Н. Бердяев утверждал, что оно у интеллигенции вылилось в настоящее идолопоклонство. Это идолопоклонство заменило служение истине. Историческая же истина состоит в том, что подлинный экономический прогресс основан не на уравнительности, а на торжестве более производительной хозяйственной системы над менее производительной. А для этого требуется ориентация не на народ вообще, а на людей, отмеченных «личной годностью», активных и ответственных. Неприспособленность толкает в объятия народнического идолопоклонства. Народ же в России еще не настолько просвещен и ответствен, чтобы все его действия признавать единственно верными и разумными. Поэтому реальными чертами интеллигенции являются «беспочвенность идеи»
и «безыдейность почвы», «безгосударственность» и « безрел игиозность ».
«Веховцы» отнюдь не воспевали существовавшую при них власть. Однако они задавались вопросом: почему левонастроенная, народническая интеллигенция всегда и во всех бедах обвиняет правительство, но никогда самое себя. Первое было, конечно, удобней и комфортней, особенно когда свобода слова давала возможность делать это публично, не опасаясь ничего. Они как бы предупреждали, что левая и леволиберальная интеллигенция своей постоянной нацеленностью на борьбу с властью пробудит такую стихию низов, от которой в конечном счете безвозвратно сгинет сама.
А как относиться тогда к государству существующему? «Веховцы» как бы подразумевали, что есть еще немало возможностей для оздоровления власти. Резко полемически заостряя свои взгляды, как бы провоцируя ответную реакцию, М. Гершензон (один из крупнейших исследователей творчества А. Пушкина) писал: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом,— бояться его мы должны пуще всех козней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».
Итак, время, интеллектуальная самокритика, творческие усилия, любовь к истине только и дают шанс России.
«Вехи» не были развернутой и четкой политической программой, их авторы и не пытались создать партийную программу. В большинстве своем они принадлежали к правому, консервативному крылу кадетской партии. Их взгляды можно охарактеризовать как духовный манифест российского либерального консерватизма. В исторической реальности они были ближе всего к той политической практике, которую осуществлял П. Столыпин. Но, как признавал в конце 30-х гг. Н. Бердяев, призыв оказался обращен в пустоту. Все критики выхватывали фразу Гершензона и обвиняли его в самых разных грехах.
Для правительственных чиновников и для царского двора авторы «Вех», как и прежде, представлялись опасными смутьянами. Лишь редкие мыслящие деятели официальной церкви смогли вникнуть в смысл статей и оценить их. Но наиболее резкий отпор «веховцы» встретили среди тех, к кому сборник и был адресован. Близкие к левым кадетам публицисты, такие, как П. Милюков, М. Ковалевский и другие, оперативно выпустили сборник «Интеллигенция России». Авторы этой ответной книги исходили из того, что революционные события 1905—1907 гг. еще скажутся в будущем в России благотворно. Признавая некоторые основания для критики в адрес интеллигенции, «контрвеховцы» все же продолжали утверждать, что она — лучшая и достойнейшая часть русского общества, способная в случае необходимости осуществлять власть и обеспечить ее единство с народом. Тем самым леволиберальная интеллигенция не отрекалась от традиций революционных движений XIX—XX веков и не отрезала путей к сотрудничеству с вероятными союзниками слева. Впрочем, в защиту интеллигенции выступил писатель и философ Д. Мережковский, который не испытывал симпатий к левым и к революционерам, предсказывая торжество «грядущего хама». Мережковский сравнивал интеллигенцию с рабочей лошадью, а «веховцев» с мужиком, забивающим ее насмерть.
Публицисты эсеровской партии также выпустили свой контрсборник «Вехи» как знамение времени». Они еще решительнее обличали существующую власть, воспевали традиции народничества и обвиняли «веховцев» в предательстве народного дела.
В пылу полемики никто не хотел признать, что велась она гласно, открыто, без цензурных ограничений, что само по себе разрушало стереотип «жестокости» власти.
Но энергичней всего откликнулся на «Вехи» В. Ульянов-Ленин, в свойственном ему полемическом духе назвавший сборник «энциклопедией либерального ренегатства». Но несмотря ни на что, либерально-консервативная линия «Вех» в российской жизни уже не прерывалась.
Культура и научная жизнь. При достаточно высокой политизированности городского и части сельского населения в целом жизнь России отличалась появлением категорий людей, все больше отдававшихся прежде всего своим профессиональным занятиям. Такими были многие инженеры, учителя, врачи, люди науки. Смысл жизни они видели в точном и творческом исполнении своих профессиональных обязанностей. Они не относились к идеологизированной интеллигенции. Скорее их можно назвать специалистами интеллектуального труда. Само появление таких категорий граждан свидетельствовало о том, что Россия начинала выходить на естественный путь развития промышленной, общественной модернизации. Создавались союзы инженеров, врачебные общества, учительские союзы, характерные для гражданского общества.
Сравнивая показатели промышленного, аграрного и культурного развития, можно сделать вывод, что самый большой «бум» наблюдался в начале века, особенно после 1907 г., именно в образовательной сфере. Государственные расходы на образование ежегодно росли. К 1914 г. расходы государства, земств и городов на образование более чем в два раза превышали соответствующие статьи расходов во Франции и были примерно в полтора раза выше, чем в Великобритании. Если по переписи 1897 г. 3/4 населения были неграмотны, то в 1915 г. 68% рекрутов, призванных на военную службу, умели читать и писать. Конечно, последняя цифра не учитывает жителей Средней Азии, не призывавшихся тогда в армию. Более низкий уровень грамотности был и среди женщин. В образовании рушились сословные перегородки. Так, в 1911 г. 15% всех гимназистов были детьми крестьян. Еще выше их доля была в реальных и коммерческих училищах.
Но перспективы работы на ниве образования были еще необъятны. В стране было много неграмотных, особенно на национальных окраинах.
Крупнейшим общественным и культурным событием стал состоявшийся в конце 1913 г. первый всероссийский учительский съезд, на который съехалось в Петербург свыше семи тысяч учителей со всей России. На съезде откровенно говорилось о реальных проблемах. Выяснилось, что многие учителя зарабатывают меньше, чем рабочие некоторых отраслей промышленности. Учителя с националь-
ных окраин требовали введения обязательного обучения на родном языке. Однако, несмотря на критику многих сторон правительственной политики, учительство зарекомендовало себя деятельной, патриотической силой. Иностранные наблюдатели говорили о возвышенном «идеализме» российского учительства, превосходящего энтузиазмом и самоотверженностью своих коллег во многих европейских странах.
Составной частью российской духовной жизни была масса периодических изданий: научных, культурных, просветительных, развлекательных, детских. Практически каждое политическое течение имело свою прессу. Цензурные ограничения были не слишком обременительны. Общедоступную художественную и просветительскую литературу массовыми тиражами выпускали издательства И. Сытина, А. Суворина, А. Маркса. Российские энциклопедии «Брокгауз и Ефрон» и братьев Гранат были лучшими в мире.
Российская Академия наук представляла собой уважаемое в стране научное сообщество. Ее члены в обязательном порядке избирались в Государственный совет. Так, одним из авторитетнейших членов Государственного совета являлся великий ученый В. И. Вернадский. Складывалась ситуация, когда при благоприятном развитии ученые стали бы оказывать все большее воздействие на государственную и общественную жизнь. В 1915 г. по инициативе Вернадского создается Комиссия по изучению естественных производительных сил России, которая должна была заниматься изучением и содействовать освоению природных богатств.
Научное сообщество России характеризовалось корректностью и взаимоуважением. Усилиями научных авторитетов была создана атмосфера, в которой отвергались и презирались интриганство, подсиживание, авантюризм. Попытки судить ученых по политическим, а не профессиональным данным подвергались бойкоту. Общественное призвание российские ученые видели не только в служении науке, ко и в просветительской деятельности. Чтение публичных лекций для всех желающих становилось обыденностью крупных городов.
Исключительно своеобразной была художественная жизнь. Обилие художественных школ, течений представляло все стили и направления: от академизма до крайних форм авангарда. Оценивая, например, художественную жизнь Санкт-Петербурга, европейские наблюдатели утверждали, что это самый свободный из всех европейских городов того времени.
Вряд ли есть необходимость перечислять все школы и их блистательные имена. Каждый из даже не слишком ярких представителей художественной культуры внес особый вклад в российскую и мировую культуру XX столетия.
Три философские доктрины оказывали самое мощное воздействие на культурную жизнь в целом: Ницше, Толстого и Маркса. Они как бы отражали основные направления духовных поисков: индивидуализм, дошедший до стадии эгоцентризма, миросозерцание на основе «непротивления» и активную социальность. Порой в своем творчестве художники причудливо соединяли и перерабатывали все философские течения своего времени. Но для многих направлений, вопреки традициям XIX века, стал характерным демонстративный уход от заявленной социальности, подчеркнутое внимание к форме произведения.
В стороне от борьбы академистов и авангардистов, социально ангажированных и формальных художников начиналось особое течение в культурной жизни, ищущее себя в истоках народного творчества, фольклора.
Многообразие и свобода культурного процесса означали одновременно и столкновение различных культур: новой, городской, урбанизированной, традиционной дворянской, сочетавшей в себе дух «дворянских гнезд» и городских особняков XIX века, а также вторгавшейся в город деревенской культуры.
Симптомы грядущих потрясений наиболее чутко проявились в художественной культуре. Единственное, что объединяло художников различных направлений и оттенков, — это подспудное утверждение зыбкости, несовершенства данного миропорядка. Художественная жизнь более чем какая-либо иная сфера общественной деятельности дала приме-
ры увлечения эсхатологией — настроением, ориентирующимся на «конец света», упадок и разрушение. Безусловно, что аналогичные настроения имелись и в европейском искусстве того времени. Однако в России, по крайней мере в ее культурной среде, художник-творец независимо от направления всегда воспринимался в качестве учителя и пророка, обладающего истиной в последней инстанции. Именно поэтому выступления поэтов — от сладкоголосого И. Северянина до необузданного В. Маяковского — воспринимались значительной частью публики не только как художественное, но и как общественное откровение. Вот почему, наблюдая за постановками пьес А. Чехова и М. Горького в Московском Художественном театре, публика не только наслаждалась игрой актеров, но и стремилась найти ответ на волнующие ее социальные вопросы: куда идет Россия и как жить дальше?
Исторический парадокс состоит в том, что свобода и многоцветие столичной художественной жизни тех лет служат одновременно и подтверждением силы российской культуры, и подтверждением слабости и искаженного сознания части образованного российского общества. В тех конкретных социально-психологических условиях культура не смогла поддержать общественное равновесие, но не она в этом виновата: она оставила такие шедевры, которыми мир восхищается и сегодня.
Традиции и изменения в быту. Россия являла собой исключительно разнообразную по бытовым укладам страну. Но нас интересуют прежде всего изменения в быту российского населения города и деревни и их влияние на социально-психологическую атмосферу в обществе.
Одной из главных особенностей первого десятилетия XX века стало усиление духа «индустриализма». В жизнь крупных городов России вторгались незнакомые ранее предметы: автомобиль, телефон, телеграф, кинематограф. Особенно впечатляли авиационные полеты. На демонстрационные полеты стекались тысячные толпы. Примитивные по современным меркам самолеты вызывали восхищение как подлинные чудеса техники. Сами полеты были опасны. Подчас авиаторы разбивались на глазах у публики, что еще больше подогревало интерес к полетам. Авиаторы соревновались в изобретении новых фигур. В 1913 г. русский летчик П. Нестеров первым в мире проделал в воздухе «мертвую петлю». Чтобы подняться в воздух даже в качестве пассажира, требовалось немало отваги. Из государственных деятелей первым на это решился П. Столыпин. (Пилот Мациевич, пилотировавший самолет, разбился через два дня после этого совместного полета.) Имена знаменитых русских летчиков были исключительно популярны, не менее, а может быть и более, чем имена актеров или политических деятелей.
Не менее экзотичными поначалу, но постепенно все более привычными выглядели автомобили. Первоначально они ввозились из Европы, но вскоре началось их производство и в России, на заводах Петербурга и Риги. Стали регулярно проводиться автомобильные гонки.
Наступление урбанизма и индустриального духа проявлялось не только во вторжении в быт новой техники, но и в динамичном развитии таких характерных для индустриального общества явлений, как спорт и мода.
Спортивные увлечения затрагивали как часть высших классов общества, организовывавших яхт-клубы, лаун-теннис-клубы, так и средние классы, студенчество, гимназистов и реалистов. Более того, накануне мировой войны стали создаваться первые рабочие спортивные клубы, объединявшие любителей футбола и гимнастики. Небывалой популярностью пользовались соревнования по борьбе, проходившие на цирковых аренах. Знаменитые борцы становились подлинными национальными героями.
Значительное распространение в России получили зимние виды спорта. Вообще в начале века в городах катание на коньках стало самым массовым увлечением молодежи. Не случайно первым русским олимпийским чемпионом стал в 1908 г. Н. Панин-Коломенкин, выигравший соревнования по фигурному катанию.
Подростков и детей объединяли спортивные организации «соколов», «бой-скаутов», также уделяв-
ших внимание физической подготовке, «потешных», названных так в память о первых петровских полках.
Любопытно, что увлечение молодежи спортивными занятиями становилось объектом ожесточенной критики со стороны левой, революционной печати, считавшей, что такие занятия отвлекают от борьбы за «правое» дело.
Мода, как и спорт, переставала быть лишь увлечением высшего класса, становясь все более доступной для средних слоев. Развитие рынка создавало естественную ситуацию, когда одежду модного пошива можно было приобрести по вполне доступным ценам. Как правило, русская мода следовала европейским образцам, но стали появляться первые модели, в которых делалась попытка использовать и национальные мотивы.
Заметной чертой бытовой культуры становилось движение за народную трезвость. Правительство не допускало в этом деле запретительных, внеэкономических мер. Мешало здесь стремление различных политических партий использовать этот вопрос в своих интересах. Проблема народной трезвости обострялась, по мнению многих компетентных деятелей, на фоне позитивных изменений в структуре питания. В городах росло потребление белого хлеба по сравнению с ржаным, доступней становились мясо и мясопродукты. Так, в 1913 г. на одного городского жителя России потребление мяса (без костей и жира) составляло 70 кг. По достоверным подсчетам лета 1914 г., дневной заработок каменщика и штукатура позволял купить около 4 кг говядины, для покупки пары обуви им надо было отработать около 6 дней, шерстяного мужского костюма — 20 дней. Низкооплачиваемому рабочему требовалось отработать для таких покупок на 60% дольше.
Люди со средними доходами получили возможность поездок за границу, в Европу. Организовывались специальные туристические поездки для студентов, учителей школ. Революционные эмигранты, осевшие в Европе, составляли ничтожное меньшинство от общего числа граждан, побывавших там в 1907—1913 гг.
Таким образом, пропагандировавшийся левыми силами лозунг об «отсталости» России был опро-
вергнут самой действительностью. Не случайно Ульянов-Ленин, по воспоминаниям соратников, всячески избегал анализа темпов развития России во всех отраслях, сосредоточивая внимание лишь на цифрах и данных, характеризовавших отставание страны от ведущих стран. Россия приобрела устойчивые темпы роста, устойчивые темпы изменений во всех сферах жизни. Но она, конечно, не была земным раем. Традиционное аграрное общество с его особой культурой отношений, способами регулировки поведения своих членов господствовало на значительной части территории страны. Нищета и бескультурье, теснота жилищ и антисанитария бросались в глаза. Но и деревня, прежде всего передовые хозяйства, не теряя национальной самобытности, приобщалась к новой технике, в том числе тракторам, средствам связи. Влияние городской культуры осуществлялось через крестьян-отходников, рабочих, имевших родню в деревне. Страна менялась на глазах.
ДОКУМЕНТЫ И МАТЕРИАЛЫ
Петр Струве о сборнике «Вехи» (июль 1918 г.)
Сборник «Вехи», вышедший в 1909 г., был призывом и предостережением. Это предостережение, несмотря на всю вызванную им, подчас весьма яростную, реакцию и полемику, явилось на самом деле лишь робким диагнозом пороков России и слабым предчувствием той моральной и политической катастрофы, которая грозно обозначилась еще в 1905— 1907 гг. и разразилась в 1917 г. Историк отметит, что русское образованное общество в своем большинстве не вняло обращенному к нему предостережению, не сознавая великой опасности, надвигавшейся на культуру и государство.
Н. А. Бердяев. Из сборника «Вехи»
…Русская история создала интеллигенцию с таким душевным укладом, которому противен был объективизм и универсализм, при котором не могло быть настоящей любви к объективной, вселенской истине и ценности. К объективным идеям, к универсальным нормам русская интеллигенция относилась недоверчиво, так как предполагала, что подобные идеи и нормы помешают бороться с самодержавием и служить «народу», благо которого ставилось выше вселенской истины и добра. Это роковое свойство русской интеллигенции, выработанное ее печальной историей, свойство, за которое должна ответить и наша историческая власть, калечившая русскую жизнь и роковым образом толкавшая интеллигенцию исключительно на борьбу против политического и экономического гнета, привело к тому, что в сознании русской интеллигенции европейские философские учения воспринимались в искаженном виде, приспособлялись к специфически интеллигентским интересам, а значительнейшие явления философской мысли совсем игнорировались.

Смотрите так же:

Leave a Comment