Вся жизнь цивилизованного и нецивилизованного человека
неотделима от окружающей его Вселенной, пронизана связью с ней
от рождения до смерти. Русский народ здесь не исключение. Более
того: необъятные просторы русской земли, распахнутость
звездного неба, постоянная устремленность к открытию новых
земель и вообще всего нового сделали русского человека особенно
восприимчивым и предрасположенным к миру космических явлений.
Именно данная особенность позволила одному из главных русских
космистов Н.Ф.Федорову говорить о том, что ширь русской земли
порождает ширь русской души, а российский простор служит
естественным переходом к простору космического пространства,
нового поприща для великого подвига русского народа. А это
вселенское поле деятельности не имеет границ!
Среди тысяч и тысяч находок, обнаруженных недавно при
раскопках «русской Трои» — Аркаима, особенно впечатляет одна
— фигурка нашего древнего предка, устремившего задумчивый взор
в небо (рис. 118), в Космос, туда, где ходят дневное и ночные
светила, где попеременно рождаются день (свет) и ночь (тьма),
где распростерла свои бесконечные крылья сама Вселенная. Не
приходится сомневаться, что наших далеких пращуров обуревали те
же мысли, которые сравнительно недавно были в концентрированном
виде сформулированы в «Завещании» Павла Флоренского: «…Почаще
смотрите на звезды. Когда будет на душе плохо, смотрите на
звезды или на лазурь днем. Когда грустно, когда вас обидят,
когда что не будет удаваться, когда придет на вас душевная буря
— выйдите на воздух и останьтесь наедине с небом. Тогда душа
успокоится». С этими пронзительными словами вполне созвучно
четверостишие замечательного философа и поэта Арсения Чанышева,
написанное чеканным классическим слогом и перекликающееся с
«Завещанием» Флоренского:
Чаще на небо гляди темной безоблачной ночью!
Звездною пылью тогда густо покрыт небосвод.
В каждой пылинке громадный мир заключен. Бесконечность
Стала наглядной… Как жалок день, что прошел в суете!
Думается, аркаимский звездный мечтатель на 4 тысячи лет
предвосхитил вдохновенные слова русских космистов. Воистину его
образ — овеществленная «память сорока веков», о которой
когда-то пророчески писал Валерий Брюсов! Но исчерпывается ли
обозначенным сроком возраст космизма вообще и русского космизма
в частности? Ведь человечество по своему происхождению космично
изначально. Оно — закономерный продукт эволюции Вселенной.
Жизнь на Земле галактик. Homo sapiens — Человек
разумный — это всегда Homo cosmicos — Человек
космический.
Человеческая жизнь, по мнению наших предков, с момента
рождения зависела от того, что написано в «небесно-звездной
книге». Вселенское мироощущение впитывается русскими чуть ли не
с молоком матери. Каждый хотел бы родиться под счастливой
звездой. Всю жизнь в нашей душе звучит древний
оберег-заклинание, ставший впоследствии словами известного
романса: «Гори, гори, моя звезда…» Гаснет она — обрывается
нить жизни, и человек умирает. Выдающийся мифолог, собиратель и
исследователь русского фольклора А.Н.Афанасьев отмечал: «Каждый
человек получил на небе свою звезду, с падением которой
прекращается его существование; если же, с одной стороны,
смерть означалась падением звезды, то, с другой, — рождение
младенца должно было означаться появлением или возжением новой
звезды, как это засвидетельствовано преданиями индоевропейских
народов. В пермской губернии поселяне убеждены, что на небе
столько же звезд, сколько на земле людей»44.
Поразительно, но свыше двух тысяч лет до этой записи,
сделанной в пермской глухомани, подобные же взгляды высказывал
Платон: число душ в Космосе равно числу звезд и распределено по
одной на каждой звезде (Тимей, 41е). В свою очередь, мысль,
сформулированная Платоном, вполне соответствует «звездной
философии» египтян, изложенной, к примеру, в так называемых
«Драматических текстах».
Вера в небесно-космическую предопределенность человеческой
жизни на всех ее этапах была присуща всем славянским народам.
По стойкому убеждению русских, украинцев, белорусов, южных и
западных славян Солнце, Луна, Земля, звезды принимали
деятельное участие в судьбе человека, определяя в том числе и
счастье или несчастье в супружеской жизни. Женитьба и
замужество, в представлении славян да и других народов, заранее
предопределена и даже записана в воображенной небесной книге.
Юноша в мужья и девушка в жены предназначаются Судьбой —
неотвратимым небесно-космическим Роком. От имени неотвратимой
Судьбы возникли и понятия «суженый», «суженая», имевшие
магическое значение; само слово заставляло юношу и девушку
покоряться судьбе45.
Представления о жизненносности космических сил,
взаимопроникновении их и жизни человеческой, обусловленность ее
высшими «небесными» законами — неотъемлемая часть, ядро
народного мировоззрения, передававшегося от поколения к
поколению вместе с языком, вековыми традициями и тем русским
духом, который и составляет отличительную черту всей нации.
После распада единой праиндоевропейской этнической и
языковой общности из нее выделились самостоятельно народы —
носители новых языков и культур (данный процесс занял много
тысячелетий). Но каждый народ (впоследствии — нация) продолжал
хранить в своем мировоззрении остатки былых представлений и
верований. Арийское наследство, принесенное славянами (а в
дальнейшем — русскими) на евразийскую почву, сохранялось в
форме стойких мифологических воззрений, игравших, по мнению
И.Е.Забелина, роль первобытного познания природы и даже
первобытной науки. В этом горниле зарождался и оформлялся
изначальный народный космизм. «Язычник, — отмечал Забелин, —
яснее всего постигал и понимал одну великую истину, что жизнь
— есть основа всего мира, что она разлита повсюду и
чувствуется на каждом шагу, в каждой былинке… Во всем живом
мире господствует и повсюду является такое же человеческое
существо, как он сам. Он сознавал, что весь видимый мир от
былинки до небесного светила одухотворен тою же человеческой
душою, ее мыслью, ее чувством, ее волею»46. Отсюда: не только
животные и растения, но и самые камни мыслили, чувствовали,
говорили таким же понятным каждому человеческим языком.
Говорящие и чувствующие предметы, стихии, растения,
животные, сохранившиеся по сей день в сказках, песнях, эпосе,
— это не плод наивного вымысла, а результат глубочайшего
проникновения в таинство окружающего мира и осознания
неразрывного с ним единения. Недосягаемая всеобъемлющая
Вселенная порождала не страх и ужас, а укрепляла чувство
космического родства и, следовательно, обережения и
заступничества от любых враждебных и злокозненных сил.
Пробуждение этих защитных функций природно-космического
Универсума достигалось с помощью разного рода магических
обрядов и действий. Тем самым весь окружающий человека видимый
и невидимый мир — от Солнца и звезд до листика и травинки —
оказывался одушевленным и одухотворенным, замыкаясь в единое и
неразрывное целое с самим человеком.
Христианство с трудом преодолевало (и никогда до конца не
сумело преодолеть) веками и тысячелетиями формировавшееся
космическое мировоззрение народов, населявших Россию. Несмотря
на драконовские меры и инквизиторскую политику, церкви никак не
удавалось вытравить то, что дается самой природой. Ни инородцы,
ни русское население никогда не расставалось с
вселенско-языческим отношением к окружающему миру, подразумевая
себя его неотъемлемой частичкой. Дьявольской называет анонимный
и первый русский космологический трактат XII века «Слово о
силах небесных» неискоренимо-стойкую веру людей «в Солнце, и в
Месяц, и в Звезды, а иныя в рекы, и в источники, и в древа…,
и в огнь, и в звери, и в иныя вещи многразличныя»47.
Мифологическое сознание не есть нечто нерасчлененное,
аморфное — таким оно предстает по прошествии веков и
тысячелетий, когда на нет сходит его прежнее идеологическое
значение, влияние на повседневную жизнь утрачивается, а остатки
ранее господствующего мировоззрения оседают в фольклоре.
Безусловно, современному человеку трудно судить, к какому
именно неведомому прошлому принадлежит тот или иной сказочный
или эпический образ (особенно если речь идет об архаичных
пластах). Но положение не безнадежно — тем более иных путей
для установления истины нет. Фольклор — это закодированная
в устойчивых художественных образах и символах родовая
коллективная память народа. Задача проницательного читателя
и слушателя — научиться расшифровывать этот код.
Стоит посмотреть под этим углом зрения на жалкие осколки
некогда величественного и неприступного монолита — и в
бессвязных или случайных на первый взгляд образах песен,
сказок, былин, загадок, пословиц, заговоров, заклинаний и т.п.
проступают отзвуки данных эпох и верований. Кому не известны,
скажем, хрестоматийные причитания, перекочевавшие в детский
фольклор:
Костры горят горючие,
Котлы кипят кипучие,
Ножи точат булатные,
Хотят меня зарезати.
Для современного человека, оторванного от исконных древних
корней, это — всего лишь плач братца Иванушки, обернувшегося
козленочком.
В действительности же здесь отголосок древнейшей эпохи,
практиковавшей жертвоприношения — причем не одних животных, но
и — увы — человеческие. Приведенное четверостишие — дошедший
сквозь тысячелетия вопль объятой ужасом жертвы. Ужас этот был
так велик, что он повергает в трепет и современного читателя
(слушателя) — особенно ребенка. Представляется, что и
рифмованные строчки причитания сохранились от тех невообразимо
далеких дней (счет может идти на многие тысячелетия)
практически в неизменном виде.
Чтобы понять это, не требуется применения какого-то
особого научного метода или инструментария. Достаточно захотеть
увидеть то, что само по себе самоочевидно. При анализе
фольклорно-мифологического материала не требуется усложнять или
затуманивать самые простые вещи. Так, при анализе древнейшего
космического мировоззрения излишне надуманной и искусственной
выглядит широко распространенная интерпретация известного
английского этнографа и исследователя первобытной культуры
Эдуарда Тайлора (1832 — 1917). По его утверждению,
популярная французско-немецкая сказка о Красной Шапочке (ее
литературная обработка есть и в сборнике Шарля Перро, и в
сборнике братьев Гримм) относится к солярным мифам о восходе и
закате Солнца, где Красная Шапочка олицетворяет дневное
светило, которое проглатывает чудовище-оборотень, — принявшее
облик волка. Исчезновению (затмению) Солнца приходит конец,
когда охотники убивают Волка и вспарывают ему брюхо.
Аналогичным образом Тайлор интерпретировал русскую народную
сказку о волке и семерых козлятах, где последние якобы
символизируют лишние Солнца (первоначальная множественность
солнц — одно из устойчивых мифологических представлений),
которые проглатывает волк, оставляя одно-единственное48.
Подобную космогоническую реконструкцию можно продолжать
как угодно долго и подвести под нее чуть ли не весь фольклор,
наподобие того, как в XIX веке мифологическая
(метеорологическая) школа в фольклористике ухитрялась подвести
под атмосферные и небесные явления любое фольклорное
произведение и весь пантеон индоевропейских Богов. Например,
просто напрашивается на космологическую интерпретацию
европейская сказка о Белоснежке (Снегурочке), изгнанной из дома
злой мачехой и повстречавшей семь гномов. В русской народной
версии Белоснежка становится царевной, а место гномов занимают
богатыри или даже добрые разбойники. Интерес с космологической
точки зрения тут представляет число покровителей преследуемой
злыми силами (мачехой) героини. Традиционно их семь, но во
многих вариантах фигурирует число двенадцать, как, скажем, в
первоначальной записи текста услышанной сказки, которую сделал
Пушкин49 (в стихотворной обработке число богатырей стало семь).
Если при этом Белоснежка (Снегурочка) олицетворяет Луну, то
двенадцать ее братьев-защитников — это двенадцать лунных
месяцев. В известной словацкой сказке об изгнанной падчерице и
двенадцати братьях-месяцах последние так и названы своими
именами.
Допустимо истолкование семи богатырей (гномов) как семи
небесных светил (больших и малых), доступных наблюдению
невооруженным глазом и известные всем древним народам: Солнце,
Луна, Венера, Марс, Юпитер, Сатурн, Меркурий. В таком случае
Белоснежка-Снегурочка или замещающая их безымянная царевна —
реминисценция (т.е. смутное воспоминание) о древней Богине
Земле (Мать Сыра Земля, Деметра), над которой восходят и ходят
все семь светил. Подобная интерпретация вполне допустима. Но
она должна быть комплексной и зависеть не только от развитости
воображения, но и от суммарного учета всех имеющихся данных —
истории (включая археологию), языкознания, мифологии и
искусства.
Испокон веков русские люди не просто созерцали окружающую
их Вселенную, скрупулезно вели счет времени по движению Солнца,
Луны и других небесных светил, фиксируя накопленный опыт в
знаниях о календарных циклах, временах года, их особенностях и
последовательности. Русского человека всегда волновали и более
фундаментальные, философские вопросы: о происхождении Вселенной
(Белого света), звездного неба, Солнца, Луны, Земли. Как
правило, они задавались в поэтическо-образной, подчас —
иносказательной форме. Примером может служить знаменитый
русский «духовный стих» о начале всего сущего, именуемый
Голубиной книгой, о котором уже неоднократно упоминалось. В
начале своего творческого пути Николай Константинович
Рерих (1874 — 1947) создал картину «Голубиная книга» (рис.
119), где в обобщенно-символической форме попытался воссоздать
образ вселенской книги, упавшей с небес (из Космоса) и
включавшей в себя всю мудрость мира.
Опровергая ходячие представления об отсутствии у русского
народа склонности к умозрительному мышлению, один из пионеров
изучения народного мировоззрения и быта — Николай Иванович
Надеждин (1804 — 1856) ссылался именно на Голубиную книгу,
как на ярчайший пример космогонической культуры. Голубиная
книга — своего рода квинтэссенция древнейшей народной
мудрости, содержащая в себе ответы на вопросы, «смело
посягающие на то, что, по нынешнему распределению знания,
относится к высшим умозрительным задачам — природоведения
вообще, и в частности — землеведения!»50.
Первая запись «Стиха о голубиной книге» (всего известно
свыше тридцати вариантов) содержится в знаменитом «Сборнике
Кирши Данилова». Здесь, несомненно, сохранились отзвуки самых
глубоких времен, доходящих до источника общего и для индийских
Вед, и для русского фольклора. Недаром заветная книга, о
которой пели сказители, именуется «голубиной», то есть
«глубинной» (что означает одновременно и «древняя» и «мудрая»).
О языческом происхождении легенды о Голубиной книге
свидетельствует написанное в XIII веке житие Авраама
Смоленского, который был обвинен в ереси за чтение и почитание
«глубинных книг». Однако Голубиная книга менее всего является
объектом внимания одной лишь ученой книжности. Главными
пропагандистами и распространителями былинно-песенного и
апокрифического знания на Руси были калики перехожие, бродившие
по городам и весям. Через такое подвижное «средство массовой
информации» народ приобщался к древней и высшей мудрости.
Вот широко известный перечень вопросов из Голубиной книги:
От чего зачался наш белый свет?
От чего зачался сол(н)цо праведно?
От чего зачался светел месяц?
От чего зачался заря утрення?
От чего зачалася и вечерняя?
От чего зачалася темная ночь?
От чего зачалися часты звезды?
В белорусском фольклоре также обнаруживаются следы
древнего мировоззрения, родственного русской Голубиной книге. В
песне о Севрюке встречаются практически те же космогонические
вопросы, но только в более мягкой и лирической постановке:
Ой, кто ли того не знал,
Как наш белый свет настал?
Как и солнушко взошло,
Как и яркий месячко,
Как и часты звездочки,
Как и темны хмароньки,
Как и сильны дождички?51
Ответы на эти вопросы давались разные — в разные времена
и у разных народов. В индоевропейской традиции очерчен
некоторый общий круг вопросов и ответов, который варьируется в
разных мифологиях и культурах, сохраняя при этом общее ядро.
Достаточно обратиться к индоиранским истокам. Так, в Авесте —
священной книге зороастризма — содержится примерно тот же
перечень вопросов, что и в Голубиной книге.
Древнеиранская Авеста помогает прояснить многие вопросы,
относящиеся к протославянскому мировоззрению и праславянскому
языку. Ко времени формирования Авесты и зороастрийской религии
(X — XII вв. до н.э.) завершился активный распад
индоевропейских племен и возникновение на общей некогда основе
самостоятельных народов с самостоятельными языками, но эти
новые этнические и языковые образования не столь далеко отстоят
от некогда общего источника знаний и верований. В Авесте
сформулированы следующие вопросы: «Кто (является)
первоначальным творцом Истины? Кто установил путь солнца и
звезд? Кто (тот), благодаря которому луна прибывает и убывает?
…Кто поддерживает снизу землю и облака от падения, кто
(поддерживает) воды и растения? …Какой умелый (мастер) создал
свет и тьму, какой умелый (мастер) создал сон и бодрствование?»
Эти вопросы из недошедших частей Авесты, известных историкам по
более поздним пехлевийским текстам52.
Как отвечали древние индоарии на занимавшие их вопросы,
видно из их священной книги — Ригведы.
Не было не-сущего, и не было сущего тогда.
Не было ни воздушного пространства, ни неба над ним.
Что двигалось туда и сюда? Где? Под чьей защитой?
Что за вода была — глубокая бездна?
Не было ни смерти, ни бессмертия тогда.
Не было ни признака дня (или) ночи.
Дышало не колебля воздуха, по своему закону Нечто Одно,
И не было ничего другого, кроме него.
В мировоззрении древнего человека Вечно-космическое
постоянно сливалось с Бренно-повседневным. Дикие — с точки
зрения современного понимания — обычаи переплетались с
возвышенными и вдохновенными знаниями о Вселенной, кодировались
в устойчивых образах и символах для передачи от поколения к
поколению. В данном плане показательна судьба одной совершенно
нетипичной для славянских традиций «людоедской песни»,
уцелевшей несмотря ни на какую политическую, идеологическую и
морально-этическую цензуру и какими-то неисповедимыми путями
дошедшей практически до нынешних времен. Записанная и
опубликованная в середине прошлого века в Курской губернии
писательницей Н.С.Кохановской, эта страшная песня повергла в
шок читательскую публику, а развернувшаяся полемика обнаружила
среди прочего достаточную распространенность каннибалистского
текста в разных областях России. В песне беспристрастно
рассказывается про то, как жена вместе с подружками съела
собственного мужа да еще попотчевала страшным угощением мужнину
сестру, подзадоривая ее загадками:
Я из рук, из ног коровать смощу,
Из буйной головы яндову скую,
Из глаз его я чару солью,
Из мяса его пирогов напеку,
А из сала его я свечей налью.
Созову я беседу подружек своих,
Я подружек своих и сестрицу его,
Загадаю загадку неотгадливую.
Ой, и что таково:
На милом я сижу,
На милова гляжу,
Я милым подношу,
Милым подчеваю,
Аи мил пер’до мной,
Что свечою горит?
Никто той загадки не отгадывает.
Отгадала загадку подружка одна,
Подружка одна, то сестрица его:
— «А я тебе, братец, говаривала:
Не ходи, братец, поздным-поздно,
Поздным-поздно, поздно вечером».
Никто не сомневался в глубокой архаичности женских
причитаний, но никто не мог толком объяснить их истинного
смысла. Крупнейший русский философ и поэт Алексей Степанович
Хомяков (1804 — 1860), посвятивший данному вопросу
специальную заметку, уловил в русской песне древнюю
космогоническую тайнопись по аналогии с древнеегипетскими,
древнеиндийскими и древнескандинавскими мифами. Более того, он
назвал странную песню «Голубиной книгой в ее окончании». Чем же
руководствовался Хомяков и каков ход его рассуждений?
Мыслитель-славянофил напоминает, что северная мифология и
космогония строила мир из разрушенного образа человеческого —
из частей великана Имира, растерзанного детьми Первобога Бора.
В восточных мифологиях и космогониях Вселенная также строилась
из мужского или женского исполинского образа — в зависимости
от того, кто был убийца-строитель — мужское Божество или
женское. В ходе дальнейшего космогонического процесса кости
поверженного великана делались горами, тело — землею, кровь —
морями, глаза — светоносными чашами, месяцем и солнцем. В
соответствии с канонами и традициями мифологической школы в
фольклористике, Хомяков делает предположение, что та же схема
действовала и в славяно-русской мифологии, что получило
отражение и в Голубиной книге и «людоедской песне» (последняя
— один из осколков древней мифологии, который при достаточном
воображении можно сопрячь с некоторыми устойчивыми образами
русского фольклора). По Хомякову, мифологические рассказы при
падении язычества теряли свой смысл и переходили либо в
богатырскую сказку, либо в бытовые песни, либо в простые
отрывочные выражения, которые сами по себе не представляют
никакого смысла. Таково, например, знаменитое описание теремов,
где отражается вся красота небесная, или описание красавицы, у
которой во лбу солнце (звезда), а в косе месяц. Точно так же из
ряда вон выходящая каннибалистская песня, резюмирует Хомяков,
«есть, по-видимому, не что иное, как изломанная и изуродованная
космогоническая повесть, в которой Богиня сидит на разбросанных
членах убитого ею (также божественного) человекообразного
принципа… Этим легко объясняется и широкое распространение
самой песни, и ее нескладица, и это соединение тона глупо
спокойного с предметом, по-видимому, ужасным и
отвратительным»53.
Необычное превращение в русской «людоедской» песне
образа-символа Вселенского великана — лишь одно из многих его
расщеплений в мировой мифологии после выделения самостоятельных
народов, языков и культур из единого в прошлом Праэтноса.
Так, древнекитайский Первопредок-исполин Пань-гу,
родившийся из Космического яйца, считается творцом Неба и
Земли. 18 тысяч лет он, подобно эллинскому Атланту, продержал
небо на своих плечах, вырастая ежедневно на 1 чжан, то есть
около 3 метров (подсчитано, что за все время жизни он вырос до
размера в 90 тысяч ли, то есть примерно 45 тысяч километров).
Но главные космические превращения начались после смерти
Пань-гу. В полном соответствии с древнейшими общемировыми
представлениями, из частей его тела образова-лось все богатство
поднебесного и наднебесного мира. Последний вздох Вселенского
исполина сделался ветром и облаками, голос — громом, левый
глаз — Солнцем, правый — Луною, туловище с руками и ногами —
четырьмя стра-нами света с пятью знаменитыми горами, кровь —
реками, жилы — дорогами, плоть — почвою, волосы на голове и
усы — звездами на небосклоне, кожа и волосы на теле —
травами, цветами и деревьями, зубы, кости, костный мозг —
металлами, камнями и минералами, пот — дождем и росою54.
В знаменитой древнеегипетской Книге мертвых части тела
усопшего, перенесенного в загробный мир, идентифицируются с
определенным Богом, а, если взять еще глубже, — с конкретным
тотемом, так как в животноподобии многих египетских Богов
наглядно закрепилось их тотемное происхождение. Вот небольшая
характерная иллюстрация такого распределения тела по Богам,
взятая из 42-й главы Книги мертвых (в оригинале текст
сопровождается виньетками с изображением Богов):
«…Лицо мое — это лицо Диска [Ра-Солнце. — В.Д.].
Глаза мои — это глаза Хатор [Небесная Корова]. Уши мои — это
уши Ап-уата [Бог с головой шакала — коррелят Осириса]. Нос мой
— это нос Кхенти-кхаса [Бог — покровитель и владыка города
Летополиса]. Губы мои — это губы Анпу [Анубис с головой шакала
— Владыка загробного царства]. Зубы мои — это зубы Серкет
[Богиня-Скорпион]. Шея моя — это шея Богини Исиды. Ладони мои
— это ладони Ба-неб-Татту [Властитель Татту с головой барана
— коррелят Осириса]. Руки мои — это руки Неиты, госпожи Саиса
[Богиня охоты и ткачества]. Мой позвоночник — это позвоночник
Сути [Бог-«чужестранец» Сет — брат Осириса и его убийца].
Фаллос мой — это фаллос Осириса. Почки мои — это почки
Повелителей Кхер-аха. Грудь моя — это грудь Могущественного
Бога Ужаса. Живот мой и спина — это живот и спина Секхет
[Богиня Сохмет — «Могучая», покровительница фараонов и
медицины — с головой львицы]. Ягодицы мои — это ягодицы Глаза
Гора [Хор-Солнце]. Бедра мои — это бедра и ноги Нут [Небо —
олицетворение Космоса]. Ступни мои — это ступни Птаха [Бог
земли и плодородия]. Пальцы мои и кости ног — это пальцы и
кости ног Живых Богов. Нет ни одной части моего тела, которая
не была бы частью тела того или иного Бога. Бог Тот [Гермес]
защищает мое тело со всех сторон, и я есть Ра [Солнце] день за
днем»55.
Сходные аналогии проводятся и в других источниках:
например, в древнеегипетских же Текстах пирамид и в одном из
Лейденских папирусов. Но не только у египтян был распространен
древний сюжет. В устных талмудических сказаниях (неканонических
ветхозаветных преданиях евреев) знакомое космическое клише
перенесено на Первочеловека Адама, который первоначально имел
вселенские размеры, заполняя собою весь мир, и лишь после
грехопадения Бог уменьшил размеры Праотца рода людского. Когда
Адам лежал, рассказывается в фольклорном предании, голова его
находилась на крайнем Востоке, а ноги — на Западе; когда же он
встал, созданный по образу и подобию Божьему, то все твари
посчитали его творцом, равным Богу. Ангелы сказали: «В мире
двоевластие», и тогда Бог уменьшил размеры тела Адама56.
Подобные же мотивы обнаруживаются и в мусульманских легендах,
изложенных, к примеру, в поэме великого суфийского мыслителя
Джалаледдина Руми (1207 — 1273) «Масневи», написанной на
основе ближневосточного фольклора. У Руми Бог творит Адама из
праха, а Дьявол проникает через раскрытый рот внутрь
Первочеловека и обнаруживает там «Малый мир», подобный
«Большому миру». Голова Адама — небо о семи сферах, тело его
— земля, волосы — деревья, кости и жилы — горы и реки. Как в
природном Мире — четыре времени года, так и в Адаме — жар,
холод, влага и сушь, заключенные в черной и желтой желчи,
флегме и крови. А связанный со сменой времен года кругооборот
природы подобен кругообращению пищи в теле Адама. И т.п.
Впоследствии популярный сюжет общемирового фольклора
проник в русские «отреченные книги» — апокрифы и стал известен
под названием «Вопросы, от скольких частей создан был Адам».
Здесь Первочеловек рисуется по аналогии с Голубиной книгой, но
как бы с обратным знаком: тело — от земли, кости — от камней,
очи — от моря, мысли — от ангельского полета, дыхание — от
ветра, разум — от облака небесного (Небо — синоним Космоса),
кровь — от солнечной росы57. Впрочем, с точки зрения единства
Макро- и Микрокосма — центральной идеи всего русского космизма
— направленность вектора «Человек — Вселенная» не имеет
принципиального значения.
Вселенский Первочеловек-исполин — одна из устойчивых
мифологем мирового фольклора и человеческой предыстории —
запечатлен во множестве древних изображений. Выразительные
рисунки на скалах сохранились, к примеру, на традиционных путях
древнейших миграций на территории современного Казахстана —
близ Алма-Аты (рис. 120) и в Прикаспии (рис. 121). На обоих
петроглифах (вообще же известно множество вариантов) изображено
Космическое существо, окруженное светилами; такие же
космические символы и внутри его головы, образованной небесными
сводами. По-видимому, существовал некоторый единый шаблон для
изображения Вселенского Праотца или Праматери (у китайцев это
— супружеская пара первопредков — Фу-си и Нюй-ва).
Классический Вселенский первочеловек индоариев — Пуруша —
также представлялся и мужчиной и женщиной (рис. 122). Известны
и протославянские изображения Пуруши (рис. 123). Сказанное
удивительно подтверждается, если сравнить первобытные
наскальные рисунки Казахстана с космическими мотивами русских
вышивок, где также изображено Вселенское существо (мужского или
женского рода) в обрамлении небесных светил (рис. 124). При
этом звезды выглядят вполне натурально, а часть из них, как и
на центральноазиатских петроглифах, образуют лицо
Первочеловека. Ромбовидная звездоликость, тождественная
ромбовидному орнаменту, распространенному во многих культурах,
свидетельствует о небесно-космической сущности ромбической
символики, вопреки мнению некоторых маститых исследователей,
усматривающих в ней засеянное поле или засаженный огород.
Безусловно, в общем и целом космическое мировоззрение
русского народа в его исконно-древнем выражении неотделимо от
тех общеарийских и доарийских представлений, которые образовали
дух мировых цивилизаций. Отзвуки былых космических воззрений
русского человека сохранились и в мистических стихах сектантов
старообрядцев. Достаточно вчитаться в некоторые из
сохранившихся в церковных архивах песнопения, дабы убедиться,
что в их основе лежит не какая-то умозрительная христианская
символика, а что ни на есть живое и полнокровное древнее
миропредставление, сродни индоарийским огнепоклонникам. Вот
образец такого духовного стиха из дореволюционного архива
Соловецкого монастыря:
У нас было на сырой земле,
Претворилися такие чудеса,
Растворилися седьмые небеса,
Сокатилися златые колеса,
Золотые, еще огненные.
Уж на той колеснице огненной
Над пророками пророк сударь гремит,
Наш батюшка покатывает.
Утверждает он святой Божий закон.
Под ним белый храбрый конь.
Хорошо его конь убран,
Золотыми подковами подкован,
Уж и этот конь не прост,
У добра коня жемчужный хвост,
А гривушка позолоченная,
Крупным жемчугом унизанная;
Во очах его камень-маргарит,
Изо уст его огонь-пламень горит…58
Во всех этих огненно-золотых и конно-колесничных образах
закодировано знание, восходящее еще ко временам индоевропейской
этнической общности евразийских народов. Знания эти хранились в
народной памяти, передавались от поколения к поколению и
впоследствии были переосмыслены в тайной мистической поэзии
русских сектантов.
Никакого религиозного содержания — ни старого, ни нового,
ни ортодоксального, ни еретического — нет также в зачине
хлыстовского песнопения, пронизанного народным космизмом и
скорее всего целиком заимствованного из фольклора.
Красно солнышко восходит на сырую землю
И тьму ночи рассевая, а день предвещая
Лучами своими озаряет, все оживотворяет,
Всем живущим возвещает, светом освещает,
Теплотою согревает, на твердь поспешает,
На небесном своде будет, всех земных разбудит.59
Стойкий интерес к небесно-космической проблематике
постоянно держался у русских людей на протяжении тысячелетий.
Во все времена тянулся русский народ к космическому знанию,
черпая его из любых источников, в том числе — и
заимствованных. В данной связи весьма показателен и поучителен
один эпизод из русской истории, мало освещенный по тем или иным
причинам в современной литературе. Он касается того всплеска
интереса к переводной астрономической и астрологической
литературе, случившийся в XV веке и неотделимый от тех
центростремительных тенденций, которые характеризовали
общественную и духовную жизнь России при создании единого
государства во главе с Москвой. Раньше основным каналом
проникновения ученой книжности на Русь была Византия, но после
взятия Константинополя турками в 1453 году и падения
Византийской империи в традиционных центрах русской книжности и
культуры стали появляться и переводиться многие из популярных
на Западе и Востоке сочинений не только научной, но и
околонаучной тематики — астрологических, предсказательных,
гадательных и прочих книг.
Не в последнюю очередь данный интерес был стимулирован и
тем серьезным идеологическим потрясением, которое пережила
православная Русь в конце XV века, когда в Новгороде, а затем и
в Москве, подобно заразе, распространилась так называемая ересь
«жидовствующих», охватившая самые различные слои
русского люда. Борьба с ересью потребовала мобилизации всех
духовных сил лучших представителей православной церкви, что
было особенно трудно, так как поначалу на закордонную пустышку
клюнул и отнесся к ней не без благосклонности сам Великий князь
Московский Иван III. По счастию, Государь всея Руси был быстро
образумлен и направлен на путь истинный главным
ниспровергателем ереси «жидовствующих» Иосифом Волоцким
(1439/40 — 1515).
А начиналось все просто и невинно. Находясь под
непрекращающимся давлением Москвы и изнемогая от внутренних
противоречий, одна из антимосковских группировок,
ориентировавшихся на Литву, пригласила в 1470 г. в Новгород
литовского князя Михаила Олельковича. В его свите прибыл и
ученый-астролог, иудей-караим, уроженец Кафы (ныне Феодосия) по
имени Схария (Захарий Скара). Князь Михаил вскоре возвратился
домой, а Схария не только остался, но и пригласил из Литвы еще
двух ученых евреев. Вместе они-то и развернули в Новгороде
тайную еретическую пропаганду — сначала среди православного
духовенства, а затем и среди мирян, загипнотизировав всех
своими пророчествами и посулами.
Отчего же вдруг возник такой повальный психоз и
православные люди враз клюнули на иудаистическую казуистику?
Причин тут много, но воздействовали они комплексно. Первая
причина — политическая: боязнь московской экспансии и
неприятие всего московского (отсюда — постоянные заигрывания с
неправославными соседями, в том числе с Речью Посполитою,
Ливонией и Швецией). Вторая причина — гуманистическая: русские
всегда тянулись к новому знанию, а ученые иудеи привезли в
Новгород последние достижения европейской науки и множество
доселе неизвестных на Руси книг по астрономии, астрологии,
логике, гадательной практике и т.п. Наконец, третья причина,
обусловившая массовый интерес к пропаганде Схарии и его
приверженцев, — эсхатологическая, связанная с ожиданием в
скором времени Конца света и Страшного суда.
По христианскому летосчислению в 1492 году наступала 7-я
тысяча лет от библейского сотворения мира (5508 лет до
рождества Христова + 1492 года после Рождества Христова = 7000
лет). Мистическая, идущая от язычества вера в тайный смысл
цифры 7 привела христианский мир к выводу: близится день
Страшного суда, мир движется к своему концу. В православных
пасхалиях исчисление празднования Пасхи — Воскресения Христова
доводилось только до 1491 года, а применительно к роковому 1492
году делались приписки: «горе, горе достигшим до конца веков»
или «зде страх, зде скорбь, аки в распятии Христове сей круг
бысть, сие лето и на конце явися, в нем же чаем и всемирное
твое пришествие».
Светопреставления ждали со страхом и трепетом, оно
казалось неотвратимым, была даже объявлена точная дата — в
ночь на 25 марта 1492 года. И вот в этой обстановке полной
обреченности и безнадежности вдруг появляются три ученых еврея,
которые, опираясь на Тору и Талмуд, заявляют: по
иудаистическому летосчислению от сотворения мира и до Рождества
Иисуса из Назарета, объявленного впоследствии Христом, прошло
вовсе не 5508 лет, а всего лишь 3761 год. Следовательно, до
конца мира еще очень и очень далеко, и как тут не посмеяться
над «пужанием» православных священников и монахов и не
усомниться в истинности христианских догматов.
И православные новгородцы, а вслед за ними и москвичи,
досель слыхом не слыхавшие ни о какой талмудической или
каббалистической премудрости, с ходу отказывались от символа
веры и догмата Святой Троицы (по иудаистическим канонам
признается только Бог-отец — Яхве; Христос же был простым
смертным, поделом распятым, истлевшим и никогда не
воскресавшим; ну а Святой Дух — всего лишь «сотрясение
воздуха», то есть дыхание). Это только один из шестнадцати
еретических тезисов, отстаиваемых «жидовствующими», которые
были подвергнуты беспощадной богословской критике Иосифом
Волоцким в его известнейшем и обширнейшем сочинении, получившем
название «Просветитель».
Некоторые из «жидовствующих» дошли до того, что начали
настоятельно требовать совершить над ними обряд обрезания,
чему, однако, воспрепятствовали их еврейские наставники,
опасаясь возможных репрессий. Последние не заставили себя
ждать. Ересь была изобличена, осуждена высшим церковным судом и
люто подавлена: еретиков хватали, зверски пытали и в
большинстве своем сжигали на костре. Судьба самого Схарии
неизвестна: по одним сведениям он был сожжен с группой
новгородцев, по другим — ученому смутьяну удалось бежать в
Крым60.
Ересь искоренили, но книги, завезенные схарианцами в
Россию, с тех пор получили здесь постоянную прописку,
содействуя расширению кругозора русских людей61. И в первую
очередь это относится к литературе космитско-астрологического
содержания. К собственно литературе «жидовствующих» относятся
переводные трактаты: «Космография», «Логика», «Тайная
тайных», «Лунник» и знаменитый «Шестокрыл». Но сюда же
примыкают и другие переводные книги того же жанра, внесенные в
православный индекс запрещенной литературы, именуемый «Список
книг истинных и ложных»: «Мартолой» (иначе: «Астролог»,
«Астрономия»), «Звездочтец 12 звезд», «Альманах», «Аристотелевы
врата», «Луцидариус», «Лопаточник», «Рафли» (здесь же
фигурируют: «Громник», «Молниянник», «Колядник», «Месяц
окружится», «Сонник», «Зелейник», «Чаровник и др.).
В средневековой Руси имело хождение несколько переводов
книг с одним и тем же традиционным названием «Космография»,
среди них — по меньшей мере 4 авторской принадлежности,
связанные с именами западноевропейских ученых докоперниковского
периода — Бельского, Ботера, Ортелиуса и Меркатора.
«Космография», которую пропагандировали «жидовствующие»,
несколько отличается от других книг с тем же наименованием: она
более «космична», в то время как ее одноименницы более
«географичны». Тем не менее все они опираются на одну и ту же
теоретическую базу — Птоломееву систему мира.
«Космография» «жидовствующих» состоит из 4-х глав и
описывает 9 небесных кругов. «Книга сия делится на 4 главизны:
1. что есть круг, что есть тычка (точка) круговая, что есть
снур, что есть пятка, а колко кругов небесных, а каков образ
земский; 2. о крузех судна сего, его же съокружаем на подобие
небесное; 3. о восходе и зъходе о зодейском и о розни дневной и
нощной и о иклемех земских; 4. о качестве и (?) образа
небесного, и о бегу седми планит, и о приводе солнечном и
лунной гибели [«гибель» — «затмение». — В.Д.]. «Кругов
же небесных 9: тот, што нет у нем звезд, …а седм планит,
каждаа у своем небе. 1. планита Крон (Сатурн); под тою же Зевес
(Юпитер); а под тою Аррис (Марс); под тою Солнце; а под тою
Авъфродис (Венера); а под тою Ермис (Меркурий); а под тою Луна;
она меньше усех… Земля бо у самой середине неба, а не выходит
николиже из местьца своего. Верху же ея вода, а покрыла ей мало
не две доли; а из верху ея ветр; и он же имает трое
прирождение. Перво же сее, што от земли, волгко и тепло. Облаки
же усходят от земли коль высоко, как морская глубина. Огнь же
коль [или: коло? — В.Д.] ветру, волны до самого неба.
Усие же небеса один ув одном, как цибуля» 62. Такова была
теоретическая основа докоперниковских Космографий, имевших
достаточное распространение среди русских книгочеев.
Нельзя не согласиться с Д.О.Святским, что если
«Космография» была как бы теорией «звездозрительной
прелести» (или «бесобоязни»), как именовали астрономию
противники «жидовствующих» и других еретиков, — то
практикумом по тем же вопросам служил легендарный и
таинственный «Шестокрыл». Собственно, загадочного в этом
небольшом трактате, представляющем шесть лунных таблиц (отсюда
и название — Шестокрыл), не так уж и много. Таблицы эти, или
«крылья», имеющие, вне всякого сомнения, древнейшее
происхождение, были сведены воедино в XIV веке итальянским
евреем Иммануэлем бен Якобом. С древнееврейского же трактат
спустя век был переведен на русский (в русском переводе
сохранилась еврейская терминология, в частности — в названиях
двух знаков Зодиака).
Таблицы «Шестокрыла» чем-то напоминают кроссворд (рис.
124-а) и позволяют путем элементарных математических приемов, а
также вождением пальца по горизонтали и вертикали точно
вычислять фазы Луны и предстоящие лунные затмения. В тексте так
и сказано:
«заведи палцами от ширины страници и от должины
страници, штоб ся на одной строце споткали». Как действовать
дальше — видно хотя бы на примере 1-го «крыла». «Крило первое.
Аще хощеши ведати поновлениа [новолуния] ровное [точное] или
противление [= противостояние, то есть полнолуние] ровное,
которому месяцю коли схочешь, поиди собе к левому крилу
<…> а всякий круг <…> держит 19 год, а тый 19
год словеть круг лунный <…> Возьми тую строку всю, а
еще возьми числа против лета (года), <…> а еще возьми
собе числа против того месяца, што ты ищешь ему поновлениа или
противлениа, простым против простых, прибыточным против
прибыточных да пиши собе дробли против дробли [минуты дуги],
ступли против ступли [градусы], зодии против зодии, да протягни
под тыми чертку, да избери их [подведи черту и сложи]
<…> После яко заберешь всех числ и подпишешь под
чертою, выйдет тебе окомигненья поновление или противление
ровное» [«окомигнение» — «во мгновение ока». — В.Д.].63
Вся ересь «Шестокрыла» заключалась в том, что расчеты в
нем даны в соответствии с иудейским летоисчислением, а не
византийским, принятым на Руси: разница в 1748 лет и позволяла
отодвинуть светопреставление аж в 4-е тысячелетие от Рождества
Христова. Значение же «Шестокрыла» в духовной жизни русского
народа не ограничивалось приобщением его к достижениям научной
мысли Запада и Востока на уровне XV века. Корни «Шестокрыла»
уходят в самые глубины человеческой культуры и истории. Лунное
«звездопрельщение» напрямую замыкается на тысячелетние
герметические традиции, а наименование Шестокрыл — случайно
или нет — сливается с образом шестикрылого Лунного Бога
Гермеса-Тота (два крыла на знаменитом «колпаке» и по два на
каждой сандалии). 19-летний лунный цикл, зафиксированный и
рассматриваемый в «Шестокрыле», заставляет вспомнить о
священном числе Аполлона: именно через каждые 19 лет
индоарийский и славяно-эллинский Солнцебог возвращался в
Гиперборею. Мистическая символика «Шестокрыла» совпала и с
иудаистическо-христианскими представлениями о шестикрылых
серафимах. Мистическо-предсказательная насыщенность древнего
космистского учения привела к тому, что память о «Шестокрыле» и
знания о нем надолго сохранились в устных преданиях русских
старообрядцев: именно так узнал о таинственной книге еще в
детстве Николай Клюев.
Русская и славянская мифология, более-менее сохранившаяся
в устном народном творчестве, которое начало записываться и
научно анализироваться сравнительно недавно, обнаруживает
несколько слоев и архетипов (в представлении современного
читателя совершенно перемешанных), что соответствует не просто
разноудаленности во времени, но прежде всего разным
формационным и цивилизационным реалиям. Можно выделить шесть
таких мифологических архетипов, причем по мере языковой и
этнической эволюции каждый предшествующий уровень не
отбрасывался, а сохранялся, вписываясь в новую систему
миропонимания.
1. Эпоха Космического яйца
2. Эпоха Космического колеса (Солнца)
3. Эпоха Космического древа
4. Эпоха Космической коровы (быка)
5. Эпоха Космического коня
6. Эпоха Космизированной земли (Матери Сырой Земли).
Формационно-экономически перечисленным эпохам
соответствуют разные хозяйственные уклады: охота и
собирательство; пастушество и скотоводство; коневодство;
земледелие. Почти все эти уклады связаны с оседлым или
переселенческим образом жизни; в свою очередь миграция может
быть ограниченной или непрерывной, пешей или колесной. Охотники
и земледельцы ведут сравнительно оседлый образ жизни, мигрируя
только после истощения угодий. Скотоводы и коневоды менее
привязаны к постоянному месту жизни, хотя в конечном итоге
предпочтение отдается стойловому животноводству. Лишь в эпохи
великих переселений народов (а нас здесь интересуют арийские и
доарийские времена) огромные массы людей и животных
устремлялись в избранном направлении, на много десятилетий
превращаясь в скитальцев и кочевников.
Предложенная ниже классификация сугубо приблизительна и
заведомо неполна. Не упомянут, к примеру, такой важнейший вид
первобытной деятельности, как рыболовство, и связанная с ним
целая система мифологических сюжетов и образов. Правда, в
русской фольклорной и околофольклорной традиции они сохранились
в сильно измененной форме, превратившись в волшебные
образы-символы исполнителей любых пожеланий главного героя:
чудесной щуки (сказка «По щучьему велению») или золотой рыбки
(сюжет, наиболее известный в стихотворном переложении Пушкина,
хотя существуют записи его финских вариантов). Между тем корни
легенд о рыбе, исполняющей любые желания (первоначально —
маленькой рыбки, но по ходу действия вырастающей в большую
рыбу), уходят в самые глубины индоевропейской и
доиндоевропейской культуры. По крайней мере уже в Яджурведе
содержится рассказ о пойманной маленькой рыбке, которая
обязалась исполнять все желания Прародителя людей — Ману, а
когда он выкормил ее и превратил в большую рыбу, она в знак
благодарности спасла Первочеловека от потопа.
В виде развернутой стихотворной и вставной повести о рыбе
— исполнительнице желаний — та же история передается в
Махабхарате (Книга третья. Лесная). Кстати, уже здесь
встречается такое устойчивое словосочетание, как «водная
царица», которая у Пушкина превратилась в пресловутую
«владычицу морскую». Аналогичным образом обстоит дело и с
другой исполнительницей желаний — Царевной-лягушкой. В
предысторических глубинах она смыкается с классической
космогонической лягушкой, сотворившей мир (мифология коми),
Солнце (алтайская мифология) или Луну (знаменитая трехлапая
китайская жаба).
В русской мифологии также сохранились предания, если же не
полностью космогонические, то во всяком случае имеющие прямое
отношение к земным катаклизмам и к происхождению рода людского.
По повериям русских крестьян, «Лягушки — это бывшие люди,
затопленные всемирным потопом; у них, как и у людей, по пяти
пальцах на руках и ногах — четыре долгих и один коротенький;
придет время, и они снова станут людьми, а мы, ныне живущие,
обратимся в лягушек». Известна и христианизированная версия
этой, несомненно, доарийской легенды. Еще сравнительно недавно
костромские крестьяне рассказывали, что лягушки — это «детки
Адама и Евы», которые в раю «наделали много детей». Но когда
Бог спросил их: «Сколько?» — испугались сказать правду и
показали ему лишь «малое количество», а об остальных умолчали.
«Эти-то скрытые перед Богом дети и обратились в лягушек».
Явным особняком стоят самые мудрые из всех мифологических
персонажей — змии и драконы. Однако всех их — и рыб, и
земноводных, и пресмыкающихся — при желании можно совместить с
архетипом яйца, так как икра рыб и амфибий — это всего лишь
разновидность яиц, а змеи, как и птицы, вообще являются
яйцекладущими.
Космическое яйцо — один из наиболее архаичных
космологических архетипов, повсеместно распространенный у
индоевропейских, семитско-хамитских, финно-угорских,
тунгусо-манчжурских, китайско-тибетских, полинезийских,
африканских, индейских и других народов, что само по себе
свидетельствует не только об их тесном взаимодействии, но и о
былом родстве и общих мифологических воззрениях. Согласно
мифопоэтической традиции многих народов из мирового
(космического) яйца возникает вся зримая Вселенная, мир Богов и
людей. В европейской традиции данная концепция в наиболее
развитой форме представлена у орфиков — последователей
мифического Орфея.
Космическое яйцо древних мифологий имеет вовсе не
метафорический, а реальный вселенский смысл, что косвенно
подтверждают древнеиндийские и индуистские астрономические
трактаты, именуемые «сиддханта». В самом древнем из них,
предположительно написанном 5 тысяч лет тому назад, говорится о
яйце Брамы — месте обитания Верховного Божества: оно
представляет собой шар из звезд поперечником свыше 18
квадриллионов (18х1015) йоджан64, то есть около 4 тысяч
световых лет, что соответствует размерам некоторых галактик.
Уместно предположить, что в русле общеарийской идеологии,
носителями и хранителями которой были профессиональные жрецы
(впоследствии это — брахманы у индийцев, маги у иранцев,
друиды у кельтов, волхвы у славян и т.д.), были распространены
именно такие представления о Вселенной в виде Космического
яйца, как это описывается в сохранившихся, к счастью, хотя и
сильно «брахманизированных» письменных источниках. Ибо у всех
других индоевропейских народов (включая и недошедшие части
древнеиранской Авесты) систематизированные космологические
знания были утрачены после уничтожения или вымирания языческих
жрецов, не сумевших оставить преемников и обеспечить передачу
древнейшего знания последующим поколениям.
В ведийской космогонии мировое яйцо — золотое. Это — то
самое золотое яичко, которое сносит Курочка Ряба в известной
русской сказке (здесь весь мифологический антураж испарился,
остался только закодированный образ-символ, передаваемый от
поколения к поколению и усваиваемый ребенком чуть ли не одним
из первых).
Расшифровка закодированной архаичной символики сказки о
золотом яичке дана еще в знаменитом эссе Максимилиана Волошина
«Аполлон и мышь» (1911), которое в свое время пленило о. Павла
Флоренского (он так и написал: «плененный… мышью — Священник
Павел Флоренский). Все дело в том, что и мышь и золотое яйцо —
аполлонийские образы. Издревле известен культ Аполлона Сминфея
(Мышиного) (см., напр., Иллиада, 1, 37 — 42), впитавшего
память о древнейших исторических событиях, истинный смысл
которых был неясен уже во времена Гомера.
Странное прозвище Аполлона предполагало победу над мышами.
Победителем мыши, наступившим на нее стопой, изображен
Солнцебог в известной скульптуре Скопаса. В память об этом
совершенно непонятного с точки зрения современного обывателя
события жрецы Аполлона держали при храмах белых мышей. На
монетах троадской Александрии и о. Тендоса фигура мыши
выбивалась перед фигурой сидящего или идущего Аполлона. А в
храме, посвященном «Мышиному» Аполлону в Тимбре, совершались
человеческие жертвоприношения65.
Аполлон — Бог Солнца, а золотое яйцо — его символ.
Знаменитая коллизия ныне детской русской сказки: «мышка бежала,
хвостиком махнула — яичко упало и разбилось» — закодированная
информация о борьбе Солнца с Мышью, в которой Аполлон
первоначально терпит поражение, так как олицетворяемое им
золотое яйцо оказалось разбитым. Волошин блестяще
проанализировал на первый взгляд незамысловатый сюжет русской
сказки с символистской точки зрения, выявив глубинный смысл
борьбы жизни со смертью: «Нет сомнения, что золотое яичко,
снесенное рябою курочкой, — это чудо, это божественный дар.
Оно прекрасно, но мертво и бесплодно. Новая жизнь из него
возникнуть не может. Оно должно быть разбито хвостиком
пробегающей мышки для того, чтобы превратиться в безвозвратное
воспоминание, в творческую грусть, лежащую на дне
аполлонийского искусства. Между тем простое яичко — это вечное
возвращение жизни, неиссякаемый источник возрождений,
преходящий знак того яйца, из которого довременно возникает все
сущее»66.
Но Волошин и другие комментаторы прошли мимо другого —
этносоциального — смысла борьбы Аполлона с Мышью,
заключающегося в древнейшем противоборстве между двумя
первичными родоплеменными общностями на стадии расщепления и
обособления языков и культур. В этом смысле Мышь — тотем той
доиндоевропейской этносоциальной структуры, которая
противостояла родоплеменной структуре, связанной с Аполлоном,
тотемом которого был Лебедь.
Первоначально победил этнос, чьим тотемом была Мышь.
Возможно и даже скорее всего, эта победа выражалась не в
физическом истреблении людей или целого народа, а в вытеснении
аполлонийской родоплеменной общности с ранее занимаемых
северных территорий, что в конечном счете привело к продвижению
и переселению прапредков эллинов на Балканы. В итоге же Аполлон
и аполлонийцы могли считать себя победителями, ибо
восторжествовала Жизнь, сохранилась Культура и возникла новая
Религия. Потому-то Аполлон Сминфей представлялся эллинам
Победителем Мыши и изображался наступившим на нее пятой.
Заставляет задуматься и установленный учеными еще в
прошлом веке факт, что мышь выступала в качестве тотема у
семитских племен67. Не свидетельствует ли это, что борьба
Аполлона с Мышью (а быть может, тотемов Белой и Серой Мышей)
отражает эпоху первоначального разделения индоевропейцев и
семитов и вычленения их из некогда единой этнической общности?
Что касается русского народа, то отголоски тотемических
верований, связанных с мышью, сохранились и по сей день в
некоторых обычаях и фольклорных сюжетах. Так, элементы
принесения в жертву прослеживаются в поговорке, сопрягаемой с
зубной болью или удалением молочного зуба: «Мышка-мышка, возьми
зуб!» Оберегательные функции, присущие всякому тотему,
явственно проступают в популярном сюжете русской сказки, где
мышка помогает падчерице спастись от медведя: бегает от него с
колокольчиком при игре в жмурки, где ставкой является жизнь
(«Поймаю — съем!»).
Еще один отголосок древнейших космологических
представлений, закодированных в русских сказках, — яйцо, в
котором сокрыта Кощеева смерть, а точнее — тайна бессмертия.
Еще один популярный сюжет русского фольклора — золотое,
серебряное и медное царства, каждое из которых возникает из
яйца (и может опять в него свернуться).
Представление о Вселенной, как Космическом яйце, не было
случайным. С точки зрения обыденного восприятия звездное небо
окружает Землю, как скорлупа окружает содержимое яйца.
Остальное также нетрудно домыслить: яйцо возникает не само по
себе, а сносится несушкой, значит, и у Космического яйца должен
быть свой Творец; яйцо существует не ради самого себя, а для
произведения потомства, — значит, и Космическое яйцо —
порождающее средоточие жизни и всего многообразия мира.
В древних культурах яйцо олицетворяло также Солнце как
источник весеннего возрождения и творческих сил природы. В
русских сказках, по мнению некоторых исследователей фольклора,
Солнце принимает зооморфный образ Жар-птицы, которую похищают
силы Тьмы или Зимы в образе колдуна или царя-чародея; однако
Жар-птица успевает снести золотое яйцо — источник последующей
жизни, света и тепла.
Потому-то среди многих народов распространены сказки о
яйце как источнике жизни и Вселенной. Из глубокой древности
идет обычай одаривать друг друга яйцами и величать их в
священных песнопениях. Древнеримский обычай красить яйца
Плутарх объясняет тем, что яйцо изображает творца Мира, в себе
его заключающего. У персов также был известен обычай
приветствовать друг друга подарком в виде яиц, окрашенных в
разные цвета. Яйца клали в храмах, закапывали в тех местах, где
предполагалось строительство (существует предание, что Неаполь
построен на яйце).
В иконографии Древнего Египта нередко встречается
изображение яйца как атрибута Бога. Так, Солнцебог — Пта
изображался с яйцом, символизировавшим Солнце: считалось, что
Пта катает свое яйцо-Солнце по небу (любопытно совпадение имени
древнеегипетского Божества Пта(х) и русского слова «птаха», что
отнюдь не может считаться случайным совпадением — их роднит не
только общее звучание, но и общая атрибутика, какой является
яйцо).
В мифологии полинезийцев видимый мир олицетворяет курица,
в которой скрывался создатель мира Бог Тангароа, впоследствии
вышедший из яйца. Обломки этого яйца образовали полинезийские
острова. Отголоски подобных космологических воззрений есть и в
славянском фольклоре: по одному из вариантов украинской сказки,
человек в войне птиц и зверей помог первым и в награду получил
яйцо, в котором заключался целый Мир (царство).
Архаичная символика яйца в виде скорлупной полусферы
явственно обнаруживается в формах некоторых традиционных жилищ
— многообразных юртах, эскимосских снежных хижинах
иглу, легких тропических куполовидных постройках
(например, у зулусов в Африке или у колумбийских индейцев в
Южной Америке). К тому же в преданиях этих народов
происхождение, конструкция, ориентация по частям света и
внутренний интерьер таких жилищ однозначно связывается с
космическими представлениями. Впоследствии космоархитектурная
символика была перенесена на купола церквей, мечетей, гробниц,
некоторых буддийских ступ и т.п.
Индоевропейская традиция (включая славянскую и русскую),
выводящая миротворение из золотого космического яйца, восходит
к арийским и доарийским временам. В Законах Ману — одном из
самых известных древнеиндийских литературных источников —
космогенез начинается с истечения мужского семени в первичный
океан. В результате появляется золотое яйцо — местопребывание
творца-прародителя Брахмы. Он-то и разделяет яйцо надвое:
верхняя половина — небо, нижняя — земля, а между ними —
воздух. Божественное прозвище Брахмы было — Лебедь-Калаханса
(поэтому и космическое яйцо считалось лебединым). В санскрите
kala-ha.nsa обозначает и лебедя и гуся. Из последней
части санскритского слова путем сложных трансформаций возникло
и русское «гусь» (ср.: немецк. Gans — «гусь»). Отсюда
же и устойчивое словосочетание русского фольклора
«гуси-лебеди». Интересно, что и название первичного
космогенного океана сохранилось в современном языке в разных
обличиях. В Законах Ману он именовался Нара (n-ar-a) —
«воды». К данной лингвистической основе восходят русские слова:
нырять, нора, понурый, нерпа (норпа), нарвал, а также множество
разноязычных названий, связанных с водными источниками: реки в
Индостане (притоки Инда); Нара (приток Оки) в Подмосковье,
Нарва (Норова) — река и город, Нарым (приток Иртыша), Нарын
(приток Сыр-Дарьи), озеро Неро, город Норильск (от «нор» —
«омут», «яма с водой») (ср.: также монг. «нар» — «озеро»; коми
«нюр» — «болото»).
Безусловно, неоспоримое свидетельство древнейшего
почитания у славян яйца как символа жизнепреемственности и
космического возрождения — это обычай крашения и расписывания
яиц. Обычай, в настоящее время увязанный с христианской Пасхой,
в действительности уходит в самые дальние глубины этнической
истории славян и индоевропейцев. Археологи находят писанки
(расписные яйца) в древних курганах; в форме народного
декоративного искусства они широко распространены у восточных
славян, особенно у украинцев.
Писанки донесли до наших времен свидетельство о древнейших
космологических и космогонических представлениях. На яйцах
воспроизводились солнечные и звездные знаки, а также более
обобщенные символы, например трезубец (при направленности
острия вверх он означал мужчину, человека и месяц; при
положении острием вниз означал небо и облако), а также свастика
(символ творческого активного начала жизни и огня). Звезды
изображались восьмиконечными (что соответствовало небесным
светилам) и пятиконечными (что соответствовало древнеарийскому
символу Вселенной). Треугольник острием вверх испокон веков
означал Шиву, а треугольник в обратном виде — острием вниз —
Вишну; вместе они и составляли пятиконечную звезду,
символизировавшую космическое единение68.
Закодированная формула «мир-яйцо» была настолько стойкой и
неискоренимой, что пересилила христианскую догматику и проникла
в церковную литературу — сначала в Византии, а затем и на
Руси. В одной старинной рукописи читаем: «О яйце свидетельство
Иоанна Домаскина: небо и земля по всему подобны яйцу —
скорлупа аки небо, плева аки облаца, белок аки вода, желток аки
земля69.
Почему же священное и магическое значение приписывалось
именно птичьим яйцам (хотя в природе известны яйца насекомых и
рептилий, а млекопитающие, включая человека, наделены женскими
яйцеклетками и мужскими семенниками)? При этом птичьи яйца
почитались не всякие, а только тех птиц, с которыми человека
связывали бытовые или магические отношения. Из верований разных
народов известно отождествление птиц с душами людей. Многие
птицы почитались как священные. Но в космогоническом плане
творцами Вселенной (или уже земного мира) выступают, как
правило, утки или гуси (лебеди).
Наиболее распространенным сюжетом является сотворение мира
уткой, плавающей по безбрежному мировому океану. В одних
вариантах (русский, мордовский, марийский, волжско-булгарский)
утка (гоголь) достает кусочек земли со дна первичного океана и
творит земной мир. Изображения этого акта встречаются на
многочисленных древних украшениях и орнаментах — вплоть до
трансформированного образа в узоре на белокаменном Георгиевском
соборе в Юрьеве-Польском (1236 г.). По другому варианту,
дошедшему через карело-финский эпос «Калевала», космическая
утка сносит шесть золотых яиц, роняет их в океан-море, а затем:
Из яйца, из нижней части,
Вышла мать-земля сырая;
Из яйца, из верхней части,
Встал высокий свод небесный,
Из желтка, из верхней части,
Солнце светлое явилось,
Из белка, из верхней части,
Ясный месяц появился;
Из яйца, из пестрой части,
Звезды сделались на небе…
В космогонии Древнего Египта (гермопольская версия)
бытовал аналогичный сюжет — только вместо утки выступал белый
гусь Великий Гоготун: он снес яйцо, из которого родился Бог
Солнца, рассеяв тьму и хаос, что свидетельствует об общих
мифологических воззрениях тех пранародов, которые положили
начало и древним египтянам, и древним индоевропейцам, и древним
финно-угорцам.
По древнеегипетским представлениям, изначальное
Космическое яйцо было невидимым, так как оно возникло во тьме
до сотворения мира. Из него в образе птицы появилось солнечное
Божество, которое так характеризуется в подлинных текстах: «Я
— душа, возникшая из хаоса, мое гнездо невидимо, мое яйцо не
разбито». В других текстах голос космотворящей птицы — дикого
гуся Великого Гоготуна — прорезал бесконечное безмолвие хаоса,
«когда в мире еще царила тишина». По одним источникам, яйцо
несло в себе птицу света, по другим — воздух. В «Текстах
саркофагов» говорится, что оно было первой сотворенной в мире
вещью.
Слава тебе, Атум, я — Два льва [Шу и Тефнут],
дай мне благоприятное дыхание твоих ноздрей,
ибо я яйцо, пребывающее в Небытии.
Я страж Великой опоры, отделяющей Геба [Землю]
от Нут [Неба]. Я дышу дыханием, которым дышит он,
Я тот, кто соединяет и разделяет, ибо я окружаю яйцо —
властелина вечрашнего дня.
Изначальное Космическое яйцо, согласно древнеегипетским
текстам, содержит воздух и может считаться Великой опорой,
разделяющей землю и небо и одновременно соединяющих их.
Космическое яйцо, содержащее дыхание, побеждает «вчерашний
день» — время хаоса и небытия.
Птица, которая выступает творцом (демиургом) мира у разных
народов, иногда меняет свое обличие. У североамериканских
индейцев тлинкитов — это ворон, у якутов — ворон, утка и
сокол, у некоторых австралийских племен — орел-сокол70.
В русской традиции Птица-Космотворец — как правило,
селезень (гоголь) или изредка какая-либо другая водоплавающая
птица (например, лебедь). Народ свято хранил в памяти
наидревнейшие представления о сотворении мира. П.Н.Рыбников в
середине прошлого века записал краткий христианизированный
вариант доарийской легенды у крестьян Заонежья (сам текст
является типичным образцом народного двоеверия):
«По досюльному Окиян-морю плавало два гоголя: один бел
гоголь, а другой черен гоголь. И тыми двумя гоголями плавали
сам Господь Вседержитель и Сатана. По Божию повелению, по
Богородицыну благословению, Сатана выздынул со дна моря горсть
земли. Из той горсти Господь-то сотворил ровные места и
путистые поля, а Сатана наделал непроходимых пропастей, щильев
и высоких гор. И ударил Господь молотком в камень и создал силы
небесные; ударил Сатана в камень молотком и создал свое
воинство. И пошла между воинствами великая война; по началу
одолевала было рать Сатаны, но под конец взяла верх сила
небесная. И сверзил Михайла-архангел с небеси сатанино
воинство, и попадало оно на землю в разные места: которые пали
в леса, стали лесовиками, которые в воду — водяниками, которые
в дом — домовиками; иные упали в бани и сделались банниками,
иные во дворах — дворовиками, а иные в ригах —
ригачниками»71.
Подробнейший анализ древнерусских, древнеславянских и
других космогонических легенд дан в фундаментальном
исследовании академика А.Н.Веселовского «Разыскания в области
русского духовного стиха»: XI. Дуалистические поверья о
мироздании (СПб., 1889); ХХ. Еще к вопросу о дуалистических
космогониях (СПб., 1891).
Древнейшие доарийские представления об участии птицы
(утки) в сотворении мира сохранились в космогоническом апокрифе
XVII в. из библиотеки Соловецкого монастыря. Текст
христианизирован, но в нем настолько явственно присутствует
добиблейский пласт, что в результате действующими лицами
оказываются два Бога — христианский и дохристианский,
выступающий в виде птицы — Селезня (гоголя). Поле действия
апокрифа — мир до сотворения, когда в нем не было ничего,
кроме воды (первичный космический океан), по которому и плавала
Божественная птица. «И рече Бог: ты кто еси? Птица же рече: аз
если Бог… Бог же рече: ты откуда бо? Птица же рече: от
вышних. И рече Бог: дай же ми от нижних. И понре птица в море и
согна пену, яко ил и принесе к Богу и взя Бог ил в горсть и
распространи сюду и овоюду, и быть земля…»72. Интересно, что
дохристианский Бог-Птица оказывается более могущественным, чем
библейский Бог. Первому, а не второму дано достать и принести
землю со дна океана. И именуется Бог-Птица в апокрифе Вышним
(аналогично общеарийскому Вишну). За что библейский Бог,
согласно апокрифу, и наименовывает своего конкурента Сатанилом,
которого «престал над звездами», а там он «воевода небесным
силам, надо всеми старейшина».
Данный сюжет, где народная космогония перемешана с
библейской, встречался и фиксировался повсеместно — от Севера
до Юга. Апокриф — сказание о творении мира уткой-гоголем —
имел широкое хождение на Руси, куда он попал из Болгарии
(интересно, что в самой Болгарии обнаружен лишь
один-единственный оригинальный список, в то время как в России
известно их несколько). Однако было бы неверно ограничивать
легенду о Боге и Сатаниле одной лишь библейской традицией, как
это делали некоторые исследователи. Апокриф, как будет видно
ниже, опирался на древнейшие космогонические представления,
прямого отношения к Библии не имевшие. Повсеместность
распространения легенды о творении мира при участии птицы —
практически на всех континентах земли — лучшее тому
доказательство.
Свидетельством о нехристианском и дохристианском
происхождении анализируемой легенды являются также описания и
изображения славянских идолов. Некоторые из них, найденные
случайно при земляных работах, срисованные, но впоследствии
безвозвратно утраченные, — представляют собой существо
мужского рода с уткой на голове (рис. 125). Думается, что это и
есть тот самый Селезень (Гоголь), которого позднее христианские
ортодоксы, искоренявшие язычество, отождествили с Сатанилом,
ведущим свое начало от иудаистическо-христианского Сатаны.
Древнее космогоническое представление о творении мира
птицей было чрезвычайно живуче среди славянского населения
России. Ввиду исключительной важности данного текста, уходящего
своими корнями в гиперборейские времена, приводим наиболее
подробную из его записей — как она сохранилась в памяти
русского сказителя. Текст записан от 79-летнего тюменского
крестьянина Д.Н.Плеханова П.А.Городцовым (публикация в журнале
«Этнографическое обозрение», 1909. No 1).