Завершающим этапом дипломатической деятельности Святослава явилось заключение им в июле 971 года договора с Византией.
Как сообщает русская летопись, Святослав, убедившись в малочисленности своей дружины, в развале антивизантийской коалиции и враждебности печенегов, направил своих послов к Цимисхию с просьбой о мире. Причем летописец убежден, что Святослав находился в это время в Переяславце, а Цимисхий в Доростоле.
“Се же слышавъ, царь, — отмечает далее летопись, — радъ бысть и посла к нему дары больша первых”. Лев Дьякон, знавший подробности событий под Доростолом, сообщает, что наутро после последней битвы Святослав направил своих людей с предложением мира из Доростола в греческий лагерь под городом, однако о самих переговорах — заключении мира и благожелательной реакции Цимисхия на русское предложение (император “охотно принял предложение союза”) византийский хронист пишет примерно то же, что и русский летописец.
Итак, мирные переговоры начались. Их ход и содержание, форма и значение самого договора 971 года стали предметом оживленной дискуссии в историографии.
Первые оценки этого дипломатического документа были даны еще в XVIII веке В. Н. Татищевым и М. М. Щербатовым. В. Н. Татищев полагал, что договор 971 года лишь подтвердил соглашение 944 года. М. М. Щербатов
на основании данных византийских источников обратил внимание на то, что по русско-византийскому соглашению Святослав был признан “римским другом и союзником”, а также подчеркнул обязательства обеих сторон, содержащиеся в договоре: Руси — не нападать на Византию, Византии — не покушаться на Болгарию.
И. Н. Болтин, А. Л. Шлецер, Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев и другие историки XVIII — первой половины XIX веков в основном излагали содержание договора 971 года, рассматривая его как признание неудачи русских походов на Балканы. М. П. Погодин считал этот договор вообще “тягостным” для Руси. С. А. Гедеонов оценил его в ряду других русско-византийских соглашений как “совершенно полный документ” со вступлением, “договорными пунктами”, заключением, а его краткость объяснил военными условиями, работой “походной канцелярии” Иоанна Цимисхия. А. В. Лонгинов также рассматривал соглашение 971 года как стереотипный мирный договор, имеющий форму утвердительной или “обетной” княжеской грамоты. Автор считал, что и летопись, и Лев Дьякон говорят о двукратных переговорах руссов с греками по поводу договора, и представлял себе выработку договора следующим образом. В утвердительной грамоте, подготовленной руссами, содержались речи Святослава, сообщенные послам, которых он направил в греческий лагерь. На этой грамоте и присягнул позднее русский князь. Документ был передан Цимисхию, а в обмен Святослав получил императорский хрисовул. А. В. Лонгинов полагал также, что договор 971 года возвращал Русь и Византию к нормам отношений, сформулированным еще в 907 году. Эту же мысль высказал и Д. Я. Самоквасов, подчеркнувший, что новым в договоре 971 года явилось русское обязательство не нападать на Болгарию. В основе II этого договора, считал автор, лежало обязательство империи уплачивать дань Руси.
Таким образом, в дореволюционной историографии нашли отражение две оценки договора 971 года. Одни историки находили в нем свидетельство неудачи руссов и указание на их поражение в войне с Византией. Другие рассматривали это соглашение просто как документ, восстанавливавший прежние нормы отношений двух государств и включавший ряд новых обязательств Руси на Балканах. Эти же точки зрения нашли отражение и в советской литературе. С. П. Обнорский рассматривал договор 971 года как свидетельство неудачи походов Святослава на Балканы. М. Д. Приселков полагал, что документ, помещенный в летописи, вообще нельзя рассматривать как договор — это лишь обязательства Святослава по отношению к Византии”. Ф. И. Успенский оценил заключение договора 971 года как полный крах всей внешней политики Руси конца 60 — начала 70-х годов Х в. Д. С. Лихачев высказал мнение, что договор “скорее представляет собою текст присяги”, он носит следы неудачи похода.
Б. Д. Греков занял в данном вопросе компромиссную позицию, подчеркнув, что договор 971 года является документом совсем иного типа, нежели договоры, заключенные с империей Олегом и Игорем. В соглашении, заключенном Святославом, речь идет не о взаимных обязательствах сторон, а лишь об обещании русского князя не нападать на Византию, Херсонес, Болгарию и оказывать грекам военную помощь. Однако Б. Д. Греков не поддержал точку зрения, высказанную ранее Обнорским, Успенским и некоторыми другими учеными, об отражении в договоре полной неудачи русского похода.
Мысль об односторонних обязательствах Руси по договору 971 года проведена в “Очерках истории СССР”, а сам договор назван “почетным для – Руси миром”. В “Истории Болгарии” также обращено внимание лишь на военные обязательства Руси. Этой же точки зрения придерживается М. В. Левченко. Он объединил в один мирный договор условия мира, о которых рассказали византийские хронисты, и текст договора, заключенного в июле 971 года, хотя для этого не было никаких оснований. Византийские авторы изложили условия прекращения военных действий и дали общую оценку отношений Руси и Византии после заключения мира, русская же летопись привела конкретный текст соглашения, неизвестный греческим хронистам. В работе М. В. Левченко отсутствует четкая оценка договора 971 года. С одной стороны, он говорит о нем как о соглашении, возобновлявшем, по-видимому, “старый договор 944 года, регулирующий торговые и дипломатические отношения обоих государств”, а с другой — характеризует итог похода Святослава против Византии как “полную неудачу”^, что не соответствует смыслу развернутого двустороннего, включающего взаимные обязательства договора 944 года, который, по мысли автора, был возобновлен в 971 году.
В многотомной “Истории СССР” соглашение 971 года расценено как письменный договор о ненападении.
В “Истории Византии” Г. Г. Литаврин отмечает, что договор содержал обязательства не только Руси, но и Византии, однако эти последние автор раздела увидел не в статьях помещенного в летописи соглашения, а, как и М. В. Левченко, в условиях мира, переданных Львом Дьяконом. Вместе с тем Г. Г. Литаврин отметил, что после Доростолского договора торговые и дипломатические отношения Византии с Русью возобновились, однако он не рискнул предположить, что было восстановлено действие норм договора 944 года. Автор распространил понятие “друзья”, которое использует Лев Дьякон, характеризуя новую фазу в отношениях между двумя странами, лишь на русских, прибывших в Константинополь по торговым делам, но это, как мы полагаем, весьма отличается от статуса Руси как “друга” и “союзника” империи в целом.
В. Т. Пашуто представлял договор 971 года в виде “предложений Святослава, написанных на пергаменте и скрепленных его печатью”, и отметил, что в 971 году между Византией и Русью был восстановлен “прежний договор” (надо думать, договор 944 г.), в который русский князь внес “некоторые новые статьи политического характера”. Речь шла об обязательствах русской стороны не нападать, используя свои силы или “наемные иноязычные войска”, на Византию и ее владения, на Херсонес, на Болгарию, быть союзником империи в случае нападения на нее. Здесь же Б. Т. Пащуто вслед за М. В. Левченко и Г. Г. Литавриным приводит и обязательства Византии по отношению к Руси, о которых сообщил Лев Дьякон: предоставить руссам свободный проход на родину, продовольствие, считать руссов, появившихся в Константинополе с торговыми целями, “друзьями”. “Следовательно, – подводит итог В. Т. Пашуто, – восстанавливался довоенный порядок, с той лишь разницей, что военные обязательства Руси приобрели односторонний характер”.
Подробно остановился на форме договора 971 года С. М. Каштанов. Он отметил, что этот документ, в отличие от соглашения 911 и 944 годов, мало напоминает императорский хрисовул, что связано с особой процедурой его оформления. Если в грамотах 911 и 944 годов слова “Равно другаго свещанья” (первые слова обоих документов) выражали, согласно точке зрения С. М. Каштанова, равносильность грамот соответствующему хрисовулу, то эти же слова договора 971 года автор переводит иначе, а именно: “Экземпляр, равносильный другому экземпляру, составленному при Святославе, великом князе Русском, и при Свенельде, при синкеле Феофиле”. Под “другим” экземпляром С. М. Каштанов понимает договор, заключенный в лагере Святослава. Он не был оригиналом Святославовой грамоты, так как русские послы, по мнению автора, приехали позднее к императору без текста, а лишь с “речами” князя. В лагере же руссов был составлен акт, написанный от имени Византии в присутствии синкелла Феофила — главного императорского посла. С. М. Каштанов считает, что в этом экземпляре могли содержаться те самые обязательства Визаитии, о которых сообщает Лев Дьякон. Тогда же Святослав дал клятву соблюдать мир и закрепить свои обязательства в грамоте, которая будет написана уже при Цимисхии со слов русских послов.
Что касается слов заголовка “и ко Иоанну”, то они относятся уже к тексту самой Святославовой грамоты, составленной в ставке императора. Косвенное подтверждение этого факта автор видит в форме засвидетельствования грамоты: “се же имейте… запечатахомъ”. Здесь имеется в виду множественное число, в отличие от единственного числа предшествующих фраз. Слово “запечатахомъ”, то есть “запечатали”, относится к действию русских послов, которые запечатали грамоту своими печатями, так как Святослав уже принес присягу на верность договору и дальнейшее подтверждение грамоты не предполагалось.
Сообщение в договоре о том, что он написан не “на двою харатью”, как прежние документы, а на одной “харатье” (“на харатье сей”), указывает, по мнению С. М. Каштанова, что в лагере греков был составлен лишь русский экземпляр договора, греческий же был написан в лагере Святослава в присутствии синкелла Феофила. Таким образом, у каждой из сторон оказался экземпляр договора, полученный от другой стороны. В летописи же оказался перевод копии с греческой записи, сделанной”” лагере- Цимйсхия.
В зарубежной историографии специальна русско-византийским договором 971 года, как и другими соглашениями Руси с греками, занимались И. Свеньцицкий, С. Микуцкий, И. Сорлен.
И. Свеньцицкий, анализируя договор 971 года, оценил его как почетный для Руси, хотя и отметил, что он не включал условие уплаты дани Руси Византией и предусматривал полный отказ Руси от притязаний на Херсонес”.
С. Микуцкий, как и некоторые другие исследователи, рассматривал грамоту 971 года как “старинную княжескую хартию”, автором которой был сам Святослав. Здесь, по мнению историка, помещены лишь обязательства русской стороны, и все они носят “политический” характер. С. Микуцкий затрудняется ответить на вопрос, который для С. М. Каштанова абсолютно ясен: имели ли послы Святослава с собой только проект соглашения, которому греки придали форму договора, или руссы принесли с собой целиком готовую грамоту. При этом автор обращает внимание на три детали, которые могли бы подсказать решение вопроса: титул императоров—соправителей Цимисхия, сыновей Романа II, Василия и Константина — в договоре определяется словом “богодохновенные”, что, по мнению С. Микуцкого, не соответствует византийской титулатуре и указывает на следы русской редактуры текста. Заключительная формула грамоты читается как русская клятва. В начале же грамоты обозначено место заключения договора, что также выходит за рамки византийской дипломатической документалистики.
Все это указывает на русское происхождение документа, а это значит, что он был составлен лишь спустя некоторое время после окончания переговоров, а не тогда, когда русская миссия была в греческом лагере и греческие канцеляристы могли взять подготовку документа в свои руки и устранить те несвойственные греческой дипломатической документалистике черты, которые были отмечены выше.
В более поздней своей работе С. Микуцкий обратил внимание на то, что в этой грамоте, характеризующейся “бедностью” формуляра, почти полностью отсутствует греческое влияние, но в то же время она содержит некоторые элементы, которых не знают прежние документы: хартия была утверждена княжеской печатью, дата заключения соглашения вытекает из самого ее текста.
И. Сорлен полагала, что договор отразил неудачу Святослава по созданию на Балканах огромной империи: в акте представлены лишь русские обязательства, которые означали отказ от этих политических претензий. Сам же договор она, как и некоторые другие историки, представляет в виде княжеской грамоты, включающей лишь русские обязательства. Это типичный “мир”, венчающий окончание военных действий. Он носит более общий характер, чем договоры 911и
944 годов. В нем нет ни одной статьи, касающейся торговли. Он подвел итоги военной кампании, а потому выглядит лаконичным во всем, что не относится к чисто военным сюжетам: вступление и заключительная часть договора лишь обозначены. Где был составлен договор, как он вырабатывался, в какой канцелярии был написан? Дать определенные ответы на эти вопросы И. Сорлен затрудняется. С одной стороны, пишет она, “Повесть временных лет” указывает на Доростол в качестве места заключения договора, а с другой —там же говорится, что “писано” при Феофиле, которого автор не без оснований отождествляет с видным византийским дипломатом епископом Евхаитским. А это значит, что грамота могла быть продиктована византийцем Святославу, о чем говорит и наличие в ней обязательств лишь русской стороны.
Для И. Сорлен неясно и место переговоров, которые привели к выработке текста договора.
Согласно русской летописи, они велись в византийском лагере, но И. Сорлен не доверяет здесь летописи, так как, судя по тексту документа, составлен он был в русском лагере. В то же время автор находит возможным предположить, что он был написан Феофилом в русском лагере или греками в византийском лагере после соответствующих переговоров.
Вместе с тем И. Сорлен обращает внимание на такие детали, которые указывают в пользу выработки договора русской стороной. Это и наличие подписи одного Святослава, и изложение текста от первого лица, то есть от лица князя, и пропуск имени императора в инвокации текста. В договоре нет речи о русских христианах (Святослав и его воины – язычники), и это находит отражение в документе. Обращает автор внимание и на аргументы С. Микуцкого: отсутствие греческого эквивалента употребленному в грамоте титулу греческих императоров, нетрадиционное для греков указание на место свершения акта и его дату. И весь стиль грамоты, предназначенной для вручения императору, говорит о том, что она составлена русской стороной. Единственным признаком греческого влияния И. Сорлен признает известную формулу: “Равно другаго освещанья”. В целом же данная грамота – первый документ, где не видно заимствований русской стороной формул византийской дипломатической документалистики.
Наконец, одна из последних оценок договора 971 года дана в работе А. Власто. Он заметил, что, судя по содержанию документа, Святославу пришлось расстаться с мечтами о Балканах, но он мог действовать в качестве греческого наемника в районе Крыма. Тем самым автор полностью отрицает какие-либо достижения русской дипломатии в начале 70-х годов и считает, что в районе Крыма и Северного Причерноморья Русь защищала лишь византийские интересы.
Таким образом, в историографии по-разному оценивается ход выработки договора, остается неясным вопрос о характере договора: был ли это тягостный для Руси или, напротив, почетный мир, содержал он обязательства одной Руси или обеих сторон, являлся ли он конкретной княжеской грамотой или представлял собой стереотипное международное соглашение, возвращающее обе договаривающиеся стороны к нормам соглашения 944 или даже 907 года.
До сих пор окончательно не определен весь объем заключенного соглашения. Являлись ли обязательства Византии, сообщенные греческими хронистами, частью договора или правы те историки, которые объединяют условия договора 971 года и условия, сообщенные византийскими авторами, и в первую очередь Львом Дьяконом, или эти последние были включены в какую-то особую грамоту.
Ответ на все эти вопросы, на наш взгляд, можно получить, осуществив комплексный анализ не только хода переговоров и содержания русско-византийского договора 971 года, но и предшествовавших соглашений Святослава с греками, а также других русско-византийских соглашений в Х веке.
Русская летопись при всей краткости сообщения о ходе переговоров дает по этому вопросу более богатый материал, чем византийские хроники.
Как формулирует летописец цель переговоров? – “Хочю имети миръ с тобою твердъ и любовь”. А это значит, что Святослав, согласно летописным сведениям, предполагал возобновить с Византией договор “мира и любви”, то есть вернуться к прежним мирным и дружественным отношениям между двумя странами, которые в прошлом определялись сначала договорами 907 и 911 годов, а позднее договором 944 года.
Первое предложение “Святослава было встречено греками положительно, и в русский лагерь отправилось ответное посольство Цимисхия, вручившее дары Святославу. Летописец отмечает: “Се же слышавъ, царь радъ бысть и посла к нему дары больша первых”. Святослав принял дары и устроил совет с дружиной. И здесь вновь, как в 907 и 944 годах, в центре переговоров стоял один из основных для Руси вопросов, касавшийся возобновления Византией уплаты ей ежегодной дани.
Русские послы явились в греческий лагерь, и наутро византийский император принял их. В соответствии с уже сложившейся процедурой переговоров Цимисхий предложил русским послам изложить свои предложения: “Да глаголють ели рустии”. Послы от лица Святослава заявили: “Тако глаголеть князь нашь: “хочю имети любовь со царемъ гречьскимъ свершеную прочая вся лета”. Тем самым летописец вторично подчеркивает, что цель русского посольства — возобновление состояния “мира и любви” между двумя государствами; на сей раз она выражена в речах русских послов.
Русский посол начал излагать речи Святослава, а греческий писец по указанию императора стал “писати вся речи Святославля на харатью”. По мысли летописца, запись этих речей и составляет смысл помещенного ниже в летописи текста русско-византийского договора 971 года.
Первые слова договора также раскрывают нам процедуру его выработки. Оказывается, что данный договор составлен в результате переговоров, проведенных в Доростоле в присутствии Святослава я Свенельда, и запись его текста осуществлена в присутствии “синкела Фефсла”, а сам текст от имени Святослава адресуется к Иоанну Цимисхию. Именно так, на наш взгляд, следует понимать короткую преамбулу договора, последовавшую за словами “Равно другаго свещанья” (“Равно другаго свещанья, бывшаго при Святославе, велицемъ князи рустемь, и при Свеналъде, писано при Фефеле синкеле и к Ивану, нарицаемому Цемьскию, царю гречьскому, въ Дерестре, месяца июля, индикта въ 14, в лето 6479”).
Таким образом, весь ход переговоров выглядит в соответствии с летописными данными следующим образом. Первоначально русское посольство появилось в греческом лагере. Оно передало Цимисхию предложения Святослава о “мире и любви” и встретило положительную реакцию. Затем византийский император направил своих представителей с дарами в Доростол. Там и начались переговоры с целью заключения соглашения.
С русской стороны переговоры возглавляли Святослав и Свенельд, с греческой – “синкел Фефел”, которого историки отождествляют с уже знакомым нам епископом Феофилом Евхаитским, участвовавшим ранее в переговорах с болгарами. Выработанный проект договора, адресуемый от имени Святослава Цимисхию, и был сообщен в виде речей русскими послами, вновь появившимися в греческом лагере. Затем документ был окончательно подготовлен во время переговоров русского посольства в лагере греков и утвержден русскими послами. Все это указывает на большую дипломатическую активность сторон, которая, кстати, проявлялась еще ранее в ходе событий лета – осени 970 года и была прервана весной 971 года с началом военных действий.
Историки, писавшие о ходе переговоров, упустили из виду переданные летописью сведения о трехкратной встрече русских и греческих представителей в период выработки договора. Она свидетельствовала об упорных переговорах и, видимо, исключала предполагаемые некоторыми авторами обстоятельства, при которых греки просто продиктовали руссам условия договора.
К этому следует добавить, что после утверждения договора Святослав, по свидетельству Льва Дьякона и Скилицы, обратился к Цимисхию с предложением личной встречи. Сам этот факт вообще чрезвычайно характерен для переговоров “варварских” вождей с греками. И болгарские ханы, и аварские каганы, и руссы в 860 году, и князь Олег в 907 году настойчиво стремились по окончании военных действий непременно лично встретиться с византийскими императорами. Это был вопрос престижа. Такое же пожелание выразил и Святослав, и встреча состоялась. Русский великий князь и византийский император встретились на берегу Дуная и говорили о “мире”.
Характерно, что древний миниатюрист в мадридском манускрипте хроники Скилицы передал эту встречу совсем в ином стиле, чем ее описал Лев Дьякон. На рисунке нет ни пышного одеяния Цимисхия, ни сопровождающей его блестящей свиты, ни скромно одетого Святослава, находящегося в ладье. На миниатюре изображены два сидящие друг против друга человека. Это переговоры равных партнеров. Лишь скипетр и корона отличают изображение византийского императора.
Прежде чем перейти к содержанию договора 971 года, необходимо выяснить, как соотносятся сведения об условиях мира, сообщаемые греческими хронистами, и те условия, которые сформулированы в акте 971 года.
Мы уже отмечали, что некоторые историки объединяют эти сведения в одно целое. Однако делать этого, на наш взгляд, нельзя. В данном случае перед нами факты вовсе не одного и того же ряда.
Лев Дьякон сообщает, что русские послы на переговорах в лагере Цимисхия согласились с греками о следующих условиях мира: руссы передают грекам Доростол, освобождают пленных, уходят из Болгарии и возвращаются в свое отечество. В свою очередь греки обязывались предоставить руссам возможность покинуть на своих судах Доростол, не атаковать их на огненосных кораблях, разрешить недавним противникам привозить к себе хлеб, а русских торговцев, появившихся в Византии, “считать по-прежнему друзьями”. Цимисхий предоставил руссам на обратную дорогу хлеб – по две меры на каждого воина. Сведения Скилицы гораздо лаконичнее. Он сообщает о просьбе Святослава к грекам “принять его в число друзей и союзников ромеев” и пропустить вместе с войском на родину, с чем греки и согласились.
Скилица далее расшифровывает смысл этой просьбы. Оказывается, имелся в виду нс только безопасный уход руссов из Доростола по Дунаю, но и посредничество византийского императора в предоставлении гарантий такой же безопасности со стороны печенегов при проходе руссов через причерноморские степи. Скилица сообщает, что по просьбе Святослава Иоанн Цимисхий послал к печенегам все того же епископа Феофила, который предложил печенежским вождям восстановить союз с империей, впредь не переходить через Дунай, не разорять Болгарию и позволить руссам “пройти через их земли в свое отечество”. Печенеги согласились со всеми предложениями греков, кроме последнего. Над поредевшим, измученным военной страдой русским войском нависла серьезная угроза.
О просьбе Святослава принять его в число “друзей” и “союзников” Византии писал также Зонара. Самое любопытное заключается в том, что ни одно из условий мира, сообщаемых Львом Дьяконом, не нашло отражения в договоре 971 года, хотя, на первый взгляд, кажется, что византийский хронист сообщает важное условие мира – восстановление для русских торговцев статуса “друзей” империи, которое соответствует духу договора 971 года. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что это условие лишено всякого смысла. Отношения “дружбы” или “мира и любви” связывали не торговцев двух стран, а два государства как таковые, и обмен торговыми караванами в рамках заключенных договоров, определявших и статус русских торговых людей в Византии, являлся лишь следствием этих отношений “дружбы” и “любви”. Поэтому в действительности Лев Дьякон сообщает условия, не имеющие никакого отношения к договору 971 года, а один из его пунктов о восстановлении между государствами отношений “дружбы” и “любви” передает в весьма туманной форме.
Совершенно по-иному трактует этот вопрос Скилица. Он говорит именно о том, что Русь как государство была вновь причислена к “друзьям” и “союзникам” империи. Восстановление этого временно утраченного статуса Руси определялось целым рядом стереотипных условий, таких
как уплата Византией своему “варварскому” “другу” и “союзнику” ежегодной дани, выработка взаимных политических, военных и экономических обязательств. В применении к Руси это означало возобновление действия норм договоров 907 – 944 годов.
В связи с этим сообщение Льва Дьякона о придании русским торговцам статуса “друзей” империи как условии мира представляется путаным и неверным по существу.
Но как быть с другими условиями мира, сообщаемыми этим византийским хронистом, об одном из которых – беспрепятственном пропуске русского войска на родину – пишет и Скилица?
Нам представляется, что речь в данном случае идет об условиях не мирного договора, которые, как известно, сформулированы в грамоте 971 года, а об условиях, на которых воюющие стороны согласились с тем, чтобы только начать переговоры с целью заключения этого мирного договора. Перед нами типичное “полевое” перемирие, открывающее путь к мирным переговорам.
Действительно, все условия, о которых говорит Лев Дьякон, затрагивают лишь чисто военную область и касаются не отношений между двумя государствами, а менее значительных, сугубо практических вопросов. Речь идет об уходе русских из Доростола и из Болгарии, передаче грекам их пленных, предоставлении руссам гарантий безопасного отхода по Дунаю, обеспечении их продовольствием на дорогу. Это, конечно, не договор о мире, а условия прекращения военных действий. Такое же значение в принципе имели приостановление Олегом в 907 году наступления на Константинополь, некоторый отход его войска от города, что и создало предпосылки для дальнейших переговоров с целью заключения мирного договора между Олегом и Львом VI.
Поэтому, по нашему мнению, совершенно ошибочно ставить в один ряд эти конкретные предварительные условия мирных переговоров и договор 971 года, рассматривать как равнозначные обязательства Руси и Византии, сформулированные, с одной стороны, в этом типичном перемирии, а с другой — в межгосударственном договоре 971 года. Тем более неправомерно было бы считать, как это делает С. М. Каштанов, что в документе, идущем от Византии и написанном Феофилом в лагере Святослава, якобы сформулированы обязательства греческой стороны, а в договоре 971 года представлены обязательства русской стороны.
Кроме того, совершенно неясно, как может быть равносилен договор 971 года “другому экземпляру”, то есть документу, идущему от лица Византии и содержащему лишь обязательства греков, если смысл обязательств как Византии, так и Руси полностью отличается друг от друга.
Как показывает опыт подобных “полевых” переговоров Византии с арабами, персами, болгарами, аварами, руссами, Пункты об отводе войск, обмене пленными и т. д. являлись, как правило, лишь устными условиями для приостановления военных действий и начала переговоров о межгосударственных соглашениях, определяющих будущие отношения между воюющими странами”.
В связи с этим нуждается в серьезных коррективах ранее предложенная схема порядка переговоров, выработки соглашения 971 года. Именно во время первого появления русских послов в лагере Цимисхия и была достигнута договоренность относительно условий перемирия, которые могли быть уточнены во время “ответного” греческого посольства в лагерь Святослава. Там же, в лагере Святослава, в присутствии самого великого князя, Свенельда, главного византийского посла — многоопытного Феофила, епископа Евхаитского, начались переговоры по поводу выработки межгосударственного договора. И речь при этом шла о выработке не двух разных грамот — византийской (необходимости в ней не было) и русской, а той, что была подготовлена совместно русскими вождями и Феофилом и адресовалась Иоанну Цимисхию. Проект этой грамоты на русском языке в виде “речей” послов был представлен византийскому императору и записан по-гречески императорскими переводчиками и писцами.
Вот на этом моменте, проясняющем многое из процедуры выработки грамоты 971 года, хочется остановиться подробнее.
Во-первых, следует обратить внимание на слова договора о том, что он писан при “Фефеле синкеле и к Ивану, нарицаемому Цемьскию…”, то есть писан не Феофилом, а при нем, а значит, изначальный текст грамоты был сразу же составлен в русском лагере на русском языке. Посол же Феофил выступает в данном случае лишь как представитель греческой стороны, принимающий участие в выработке условий договора. Этому соответствует и известие русской летописи о характере переговоров уже в греческом лагере: русский посол изложил императору “вся речи Святославля”, а писец записывал их “на харатью”. Посол говорил по-русски, а его речи записывались писцом по-гречески, поскольку в русском тексте не было необходимости: проект договора на русском языке был у послов на руках. Этот греческий вариант грамоты 971 года не являлся противнем русского варианта, поскольку грамота адресовалась не обеими сторонами друг другу, а шла лишь от русской стороны к греческой – от Святослава к Иоанну Цимисхию. Поэтому в ее тексте слово “харатья” и употребляется в единственном числе. Однако для “отработки” текста греки должны были иметь перевод русского текста на греческий язык, что и было сделано во время переговоров в греческом лагере.
В общем верное замечание С. М. Каштанова о том, что летописи не дают основания полагать, что русские послы приехали к императору с текстом – они приехали с “речами”, требует уточнения. Дело в том, что “речи”, которые писец записывал на “харатью”, и были предварительным текстом, выработанным в русском лагере в присутствии Феофила. Это вовсе не исключает того, что греки могли сделать в проекте договора поправки, вставить в него новые пункты и т. д. Однако основа договора была заложена в Доростоле, о чем недвусмысленно говорится в первых его словах, которые мы переводим иначе, чем С. М. Каштанов: “Согласно договоренности, достигнутой (или состоявшейся) при Святославе, великом князе русском, и при Свенельде, написано при Феофиле синкелле к Иоанну, называемому Цимисхием, царю греческому, в Доростоле… Я, Святослав, князь русский…”.
Трудно согласиться, что “другим экземпляром” был договор, написанный от имени Византии и содержащий те самые обязательства “однодневного” характера, о которых сообщил Лев Дьякон.
Что касается клятвы, которую дал Святослав, то здесь мы согласны с С. М. Каштановым. Русский князь мог это сделать в своем лагере в отношении документа, который должен был быть окончательно составлен в греческом лагере, но проект которого выработали в Доростоле в присутствии Святослава. Указание в тексте грамоты на Доростол как на место написания документа также подтверждает нашу мысль, что оригинал грамоты на русском языке был составлен в основном в русском лагере.
К этому надо добавить и наблюдения С. Микуцкого и И. Сорлен о том, что для данного документа характерны некоторые черты, не свойственные византийской дипломатической документалистике (титулатура византийских императоров, определение места составления договора, его дата) и указывающие на русское происхождение текста.
И конечно, наиболее веским аргументом в пользу русского происхождения грамоты (и на это также было обращено внимание в историографии) является ее изложение от первого лица – от лица русского князя Святослава: “Азъ Святославъ, князь руский, яко же кляхъся, и утвержаю на свещанье семь роту свою…”.
Что касается множественного числа первого лица в конце грамоты как свидетельства того, что она впервые составлена в греческом лагере, то действительно здесь видны следы процедуры, в которой русские послы приняли участие в греческом лагере: они запечатали грамоту своими печатями, но это вовсе не исключает создания оригинала грамоты в Доростоле. И в основе летописного текста договора
971 года лежит не перевод копии с греческой записи (зачем нужно было идти таким сложным путем, если имелся текст грамоты на русском языке?), а русский оригинал договора, или его рабочая копия.
Понимание всех этих тонкостей необходимо для того, чтобы представить себе истинный смысл дипломатических переговоров относительно важного межгосударственного русско-византийского соглашения. Оно вырабатывалось на протяжении нескольких дней, в течение трехкратных русско-византийских переговоров. Русская сторона была не только их полноправным участником, но и взяла на себя выработку начального проекта договора, который позднее был представлен Иоанну Цимисхию и одобрен в греческом лагере.
А теперь о наиболее спорной стороне проблемы: содержании и историческом значении договора 971 года.
Как отмечено в историографии, этот договор имеет форму княжеской грамоты: он составлен от имени Святослава. И недаром ее называли “обетной” грамотой Святослава, первой русской княжеской грамотой. Однако в данных оценках форма подчас заслоняла собой смысл документа. По своему содержанию соглашение 971 года имеет все черты межгосударственного соглашения.
Прежде всего следует отметить, что, как и в договорах 907, 911, 944 годов, сторонами, заключившими соглашение 971 года, являются два государства. Князь Святослав выступает от имени Руси, “боляр и прочих” (“и иже суть подо мною Русь, боляре и прочий”, “Яко же кляхъся ко царемъ гречьскимъ, и со мною боляре и Русь вся”). Конечным адресатом грамоты является не только Иоанн Цимисхий, но и его соправители — византийские императоры Василий и Константин “со всеми людьми вашими”.
Необходимо иметь в виду и то, что Русь обязуется, а Византия, следовательно, это принимает, и впредь соблюдать “мир” и “свершену любовь” “до конца века”. Таким образом, договор охватывает не только живущее поколение, но и поколения будущие, что также является чертой основополагающего государственного соглашения.
В свое время Эверс, Карамзин, Лавровский и некоторые другие историки затруднялись объяснить вышеприведенную фразу о сохранении Русью “мира и любви” со “всяким” греческим императором. Делалась даже попытка объявить это место фальсифицированным и заменить “неверное” “всякимъ” на “верное” “высоким”. Между тем договаривающиеся стороны просто согласились на пролонгированное действие договора и при будущих правителях обоих государств.
Хотя грамота действительно составлена от первого лица и идет от русских к грекам, в этом межгосударственном соглашении выступают две договаривающиеся стороны. И это видно не только из того. что в документе представлены русская и греческая стороны, но и из самого содержания пунктов договора.
Первой статьей данного соглашения является восстановление между воюющими сторонами довоенного состояния “мира и любви”, то есть возвращение Руси статуса “друга” и “союзника” Византийской империи. Святослав клянется сохранять “до конца века” к Византии “мир и свершену любовь”. Рассказ летописца о начале переговоров между руссами и греками также ведет нас в этом же направлении. Русскому посольству, посланному наутро после решающей битвы к Цимисхию, было наказано передать желание Святослава утвердить с греками “мир и любовь”. Тут же летописец устами Святослава расшифровывает одно из основных для Руси условий такого соглашения – уплата империей дани Руси. В ответ на согласие греков заключить мирный договор и на появление в русском лагере византийского посольства с дарами Святослав заявил дружине: “Но створимъ миръ со царемъ, се бо ны ся по дань яли, и то буди доволно намъ”. А это значит, что греки во время первых переговоров в своем лагере дали согласие возобновить уплату ежегодной дани Руси, той самой, за которую боролся Олег, ратовал в 944 году Игорь, которую получал Святослав от Никифора Фоки, сидя в Переяславце, и которой он добивался и добился от Цимисхия летом 970 года. Дань, как мы показали выше, являлась непременным условием заключения “варварскими” государствами договоров “мира и любви” с Византийской империей, тем более речь о ней шла при заключении договора о “дружбе” и “союзе” между империей и тем или иным “варварским” государством.
Скилица и Зонара совершенно определенно писали о том, что по миру 971 года восстанавливался статус Руси как “друга” и “союзника” Византии. А это означало целый комплекс обязательств сторон по отношению друг к другу и первое из них со стороны империи предусматривало уплату дани Руси. Есть на этот счет свидетельства и в тексте договора 971 года. Там говорится, что Святослав поклялся вместе с “болярами” и всей Русью “да охраним правая съвещанья”, то есть первые договоры. Большинство ученых, занимавшихся данным сюжетом, в том числе и Д. С. Лихачев, Б. А. Романов, в академическом издании “Повести временных лет” переводили слова “правая съвещанья” как “прежний (или первый) договор”, между тем как правильный перевод этих слов – “прежние (или первые) договоры”. И это ясно не только из формы множественного числа слова “свещанье” (договоренность, совещание, договор), но и из последующей за этим словом фразы: “Аще ли от техъ самехъ прежереченыхъ не схъранимъ”, то есть, если “мы тех самых вышеупомянутых (договоров) не будем соблюдать”. Как видим, множественное число слов “тех самехъ прежереченыхъ” относится к предыдущему понятию – “правая совещанья”. А это значит, что Святослав ссылается, на все предшествующие “прежние договоры” Руси с Византией, в том числе и на основополагающий среди них договор 907 года. Именно в нем впервые в развернутом виде были определены принципиальные условия взаимоотношений двух государств, говорилось о “мире и любви” между двумя странами, об уплате империей дани Руси, определялся статус русских послов и торговцев в Византийской империи. В ходе последующих за договором 907 года военных конфликтов между Русью и Византией нарушались не конкретные статьи, скажем, соглашений 911 или 944 годов, а именно принципиальные положения первого развернутого русско-византийского соглашения, на основе которого строились конкретные отношения в политической, военной, экономической и юридической сферах. В июле 971 года Русь и Византия возвращались к изначальным отношениям, определенным условиями соглашения 907 года, которые были повторены и несколько откорректированы в части статуса русских послов и купцов в 944 году.
Русь и Византия возвращались к нормам отношений, определенным не одним каким-то договором, а всеми прежними русско-византийскими соглашениями, и прежде всего соглашением 907 года, поскольку именно в нем было сформулировано условие об уплате империей дани Руси. Оставались в силе и принципиальные положения договора 944 года, определяющие отношения между двумя странами. Однако не все они остались без изменений. Договор 971 года, сохранив принцип отношений между Русью и Византией, внес в них новшества, касающиеся тех политических и военных противоречий, которые вызвали конфликт между двумя государствами в 966—967 годах и в дальнейшем привели к русско-византийской войне 970—971 годов. Святослав заявляет: “Яко николи же помышлю на страну вашю, ни сбираю вой, ни языка иного приведу на страну вашю и елико есть подъ властью гречьскою, ни на власть корсуньскую и елико есть городовъ ихъ, ни на страну болгарьску. Да аще инъ кто помыслить на страну вашю, да и азъ буду противенъ ему и борюся с нимъ”. Этим и отличается новый договор от соглашения 944 года. Святослав обязуется не нападать на Византию и на территории, ей подвластные — на Херсонес и подчиненные ему населенные пункты, а также на Болгарию силами русского войска или войск иных стран и народов — союзников или наемников Руси. Одновременно русский князь подтверждает сформулированное еще в договоре 944 года условие о русской помощи империи по просьбе последней (“Аще ли хотети начнеть наше царство от васъ вои на противящаяся намъ, да пишемъ къ великому князю вашему, и послетъ к намъ, елико же хо-чемъ…”). Но насколько действительно новыми являются приведенные выше обязательства русской стороны?
Еще в договоре 944 года есть пункт, запрещающий Руси “имать волости” в “Корсуньстей стране”. В договоре 971 года он повторен и усилен тем, что Херсонес здесь стоит в одном ряду с самой Византией и Болгарией, а также тем, что обязательства Святослава касаются не только русского войска, но и иноязычных союзных Руси войск. Практически повторен и пункт о союзной военной помощи Руси по отношению к империи. Заметим, что в договоре не пересмотрено обязательство империи оказывать военную помощь Руси по ее просьбе, сформулированное в договоре 944 года. Подлинно новыми являются обязательства Руси не нападать на Византию и Болгарию и не использовать против Византии, Херсонеса и Болгарии своих союзников. По существу эти обязательства означают отказ (по крайней мере формальный) Руси от своей балканской политики и прекращение антивизантийских действий совместно с венграми, печенегами и другими возможными союзниками. Эти пункты договора 971 года, несомненно, являются следствием военных неудач Святослава в этом же году.
В то же время ссылка (видимо, далеко не случайная) на прежние русско-византийские соглашения показывает, что, согласно договору 971 года, остались неизменными другие политические и военные статьи договора 944 года. Во всяком случае они не прокорректированы и не повторены, как в выше рассмотренном обязательстве.
В новом договоре не сказано ни слова о судьбе Белобережья, устья Днепра, о русских территориях в Северном Причерноморье, то есть о том, чему посвящены определенные статьи в договоре 944 года. Если к этому добавить, что греки в период развития русско-византийского конфликта 970 года настаивали на возвращении Святослава из Болгарии в свое отечество, к Боспору Киммерийскому, что после ухода из Доростола русское войско оказалось на Белобережье и зимовало там, становится очевидно, что военно-политические ограничения, наложенные Византией на Русь, проигравшую военную кампанию, касались в основном территории самой Византии и Болгарии, где Русь полностью теряла свои политические позиции. Напротив, результаты продвижения Руси в Северном Причерноморье, Приазовье, Поволжье, закрепление русских позиций в районе Нижнего Поднепровья, Поднестровья вплоть до границ с Болгарией остались не пересмотренными этим русско-византийским соглашением.
Практически в договоре 971 года были подтверждены все важнейшие статьи политического, экономического, юридического характера, сформулированные в соглашениях 907 и 944 годов.
В связи с этим рассуждения о том, что договор 971 года содержал лишь обязательства Святослава (русской стороны), становятся безосновательными. В этом документе действительно содержались обязательства русской стороны, но сформулированы они были не в 971, а в 907 и 944 годах, точно так же как договор 971 года включал и все обязательства греческой стороны, взятые на себя Византией, согласно тем же межгосударственным равноправным соглашениям.
Новые же военно-политические обязательства Святослава были выделены в договоре 971 года особо.
Таким образом, смысл договора 971 года состоит в восстановлении между Русью и Византией отношений status quo, сложившихся к 966 году, то есть к началу первой балканской кампании Святослава. На этом согласились обе стороны, хотя грамота составлена лишь от имени русского великого князя, что само по себе несет в себе элемент определенного ущемления государственного престижа Руси и еще раз говорит о военной неудаче Святослава в 971 году. В связи с этим версия о полной неудаче всей внешней политики Руси этого периода, о договоре 971 года как о “тягостном мире” и т. п. представляется неубедительной. Конечно, балканские позиции Руси были утрачены, но зато были закреплены завоевания в жизненно важных для раннефеодального русского государства районах Северного Причерноморья, в Приазовье и Нижнем Поволжье. Неточными являются и причины, выдвигаемые некоторыми историками для объяснения краткости договора: военное время, особые обстоятельства и т. д. Мы полагаем, что договор был кратким потому, что в его расширении не было никакой необходимости: Святослав обязался соблюдать прежние соглашения, новые же политические моменты были в нем отражены в полной мере. В данной военно-политической ситуации это удовлетворяло греков, и они согласились с формой и содержанием выработанного обеими сторонами договора. В свете изложенного становится понятной ненужность двух разных экземпляров договора, включающих обязательства как русской, так греческой сторон.
С осени 971 по весну 972 года был разыгран последний трагический акт дипломатической борьбы между Русью и империей. Дойдя на возвратном пути в ладьях до днепровских порогов, Святослав обнаружил здесь враждебные орды печенегов и повернул назад в Белобережье, где и зазимовал. В связи с этим в историографии было высказано немало предположений о том, что именно греки инспирировали выступление печенегов против Святослава с тем, чтобы нанести страшному сопернику решающий удар. Однако отмечалось также отсутствие на этот счет точных сведений в источниках. Действительно, в “Повести временных лет” сказано, что печенегов известили о возвращении Святослава “съ маломъ дружины”, но имеющем “именье много” и “полонъ бещисленъ” переяславцы, вернее, видимо, антирусски настроенная часть горожан Переяславца, взявшая верх в городе после ухода руссов с Дуная. В то же время нельзя не обратить внимание и на уже приводившиеся сведения Скилицы. Из его сообщения становится ясным, что византийский посол, сообщив печенегам о возвращении войска Святослава па родину и попросив их обеспечить безопасный проход руссов через свои владения, получил отказ. Однако Святославу об этом отказе сообщено не было, и он двинулся вверх по Днепру к порогам в полной уверенности, что его просьба к Иоанну Цимисхию о посредничестве у печенегов исполнена. Мы не знаем, организовал ли епископ Евхаитский нападение печенегов на русское войско, оплачена ли была византийским золотом гибель Святослава, но факт дипломатического вероломства греков, характерного для их внешней политики в целом, здесь налицо. В этом решающем дипломатическом единоборстве Святослава и Иоанна Цимисхия последнее слово осталось за византийским императором. И тем не менее в результате балканских походов Святослава и заключения договора 971 года Русь сумела закрепить за собой завоевания в Северном Причерноморье, Приазовье, Поволжье.
Проведенное исследование позволяет сделать вывод о том, что во второй половине 60 – начале 70-х годов Х в. дипломатия древней Руси решала новые задачи, вставшие перед древнерусским государством в связи с активизацией его внешней политики, подчинением его власти большинства восточно-славянских племен, укреплением позиций Руси в Северном Причерноморье, в частности в районе Таманского полуострова, в Нижнем Поднепровье и Поднестровье.
Внешняя политика князя Святослава Игоревича явилась закономерным продолжением усилий, предпринятых еще Олегом и особенно Игорем по укреплению позиций Руси в Северном Причерноморье, на восточных торговых путях, на подступах к Балканам.
Поход руссов на Восток, разгром Хазарии, военное давление на крымские и причерноморские владения Византии, овладение районом Приазовья и Нижнего Поволжья, отвоевание у Болгарии Нижнего Подунавья, контролировавшего русские торговые пути на Балканы и на Запад, небезуспешная попытка поддержать антивизантийскую группировку болгарской знати, опиравшуюся на антивизантийские настроения болгарского народа, наконец, действия Руси с целью нанести решающий удар Византийской империи и посадить на императорский трои своего ставленника — все это характеризует последовательную линию Руси в осуществлении своей внешней политики. Новые внешнеполитические задачи древнерусского государства, осуществление которых выпало на долю энергичного, предприимчивого Святослава, требовали и нового уровня дипломатии. Многообразные приемы и методы древнерусской дипломатии при Святославе Игоревиче основывались на дипломатическом опыте прошлого, способствовали его дальнейшему обогащению в соответствии с развитием древнерусской государственности, расширяющимися политическими связями Руси с другими странами.
Удар по Волжской Булгарии, землям буртасов, Хазарскому каганату был нанесен Русью в удобный для нее момент соперничества Византии и Хазарии в Северном Причерноморье и на Северном Кавказе и был обеспечен действием союзного (944 г.) договора с Византией и благожелательным нейтралитетом со стороны империи к этому решительному военному предприятию древней Руси.
Одновременно Русь предприняла ряд политических мер для овладения захваченными районами Приазовья и Поволжья. Договор, заключенный с жителями отвоеванных у Хазарии районов, должен был обеспечить здесь прочную и долгую власть древнерусского государства.
Внешнеполитические успехи Святослава в районах Северного Причерноморья, Приазовья и Поволжья неминуемо должны были привести к обострению русско-византийских противоречий.
Окончательное вопреки договору 944 года овладение Русью устьем Днепра, подчинение своей власти славянорусских племен, живших по Днестру и Бугу, установление протектората над греческими климатами в Крыму создали серьезную угрозу византийским владениям в Северном Причерноморье, и в первую очередь Херсонесу. В связи с этим Византия заключает с Русью тайный договор 967 года, который предусматривал восстановление мирных отношений между двумя государствами, нарушенных русской агрессией в Крыму, отказ Руси от дальнейших нападений на византийские владения в Северном Причерноморье, согласие Византии в обмен на это не препятствовать Руси в овладении Нижним Подунавьем. Святослав использовал при этом развивающийся болгаро-византийский конфликт, дальнейшее ослабление Болгарии, стремясь не только овладеть Нижним Подунавьем, но и восстановить традиционные дружественные отношения с Болгарией, нарушенные в 30—60-х годах Х в., поддержать антивизантийски настроенную часть болгарского правительства, феодальной верхушки.
Вместе с тем древнерусские политики, отдавая себе отчет в неизбежности столкновения с империей в будущем, попытались заключить другой тайный договор — на сей раз лично с византийским послом Калокиром о захвате императорского престола этим русским ставленником. Безопасность крымского тыла была обеспечена соглашением с владетелем греческих климатов в Крыму, признавшим свою вассальную зависимость от Руси.
Готовясь в 967 году к дунайскому походу, Святослав создал первую коалицию, обеспечив союз с венграми, поддержавшими его в русско-болгарской войне.
Одной из главных целей восточного похода Руси являлось овладение Подунавьем. Захватив его, Святослав попытался закрепить этот район за собой: сделал Переяславец своей резиденцией, заключил мир с болгарским правительством, поддерживал мирные отношения с империей на условиях договоров 907 и 944 годов и дополнительного соглашения 967 года.
Но с момента появления Святослава на Дунае дни русско-византийского договора 967 года были сочтены. Византия начинает активную дипломатическую борьбу за ликвидацию его результатов: организует набег печенегов на Киев, заключает антирусский союз с Болгарией, способствует началу второй болгаро-русской войны. В свою очередь Святослав укрепляет отношения с венграми, держит при себе Калокира — претендента на императорский трон в Константинополе, следит за развитием внутренних событий в Византии.
Наконец, Святослав весной 970 года начинает против империи войну в ответ на антирусские происки Византии, ее требование пересмотреть договоренность 967 года, вытеснить Святослава из Подунавья, отказ от соблюдения условия русско-византийского договора 907 года об уплате дани, утвержденного в 944 году.
В этой войне Русь выступила во главе коалиции, в состав которой кроме нее входили Болгария, печенеги и венгры. Ее образованию предшествовали русские посольства в Паннонию к венграм и в причерноморские степи к печенегам, а также определенные политические шаги в отношении Болгарии, в результате которых болгарский народ выступил союзником Руси в этой войне. Руссы поддержали в стране антивизантийскую группировку, подавили сопротивление провизантийски настроенной знати, заключили антивизантийский союз с новым болгарским правительством, поддержали государственность дружественной страны, проявили уважение к религии и традициям болгарского народа.
Русско-византийской войне 970 года предшествовали неоднократные дипломатические переговоры сторон, закончившиеся неудачей. И лишь после военных действий, которые в конце концов развернулись близ самого Константинополя, воюющие стороны вернулись к отношениям, определенным договорами 907 и 944 годов и соглашением 967 года.
И вновь для Византии это соглашение явилось лишь средством выиграть время, что стало очевидно во время неожиданного прорыва византийской армии сквозь балканские проходы весной 971 года.
В ходе военной кампании летом 971 года Святославу не удалось возродить антивизантийскую коалицию в прежнем составе. Лишь руссы и антивизантийски настроенные болгары сражались до конца с войсками Цимисхия.
Русско-византийский договор 971 года, выработанный в .ходе неоднократных дипломатических контактов обеих сторон, ознаменовал собой окончательный их отказ от соглашения 967 года в отношении Болгарии и вновь возвращал Русь и Византию к исходной точке — тем отношениям, которые сложились между обоими государствами к 966 году, то есть к году успехов русского оружия на Востоке. Договор 971 года возобновил действие норм соглашений 907 и 944 годов, в результате чего Русь вернулась к мирным и союзным отношениям с Византией, признавшей завоевания древнерусского государства середины 60-х годов, укрепление его позиций в Северном Причерноморье.
Дипломатические усилия древней Руси периода 60 – 70-х годов Х в. способствовали широкому выходу древнерусского государства на международную политическую арену, служили одним из мощных факторов расширения и развития древнерусского феодального государства.