Сотворение мира
“Изначала веков ничего не было: — ни неба, ни земли,
ни человека, а была только одна вода, вода без конца и краю и
без дна, а поеверх воды была тьма тьмущая — безпросветная
тьма. И по этой воде плавал в лодочке Бог Салаоф. Плыл однажды
Бог Салаоф в лодочке и сплюнул на воду слинку [т.е. слюну. —
В.Д.] и вот — в том месте, где он сплюнул слинку, появился сам
сатана Сатаниил, в человеческом образе. И как только сатана
появился, так сейчас же вступил в разговоры с Богом, он сказал
Богу: — Я — брат твой. Возьми меня с собою в лодочку”.
В лодочке хватило места и для двоих и потому Бог сказал сатане:
— Садись. — Сел сатана в лодочку вместе с Богом и поплыли
дальше. Плыли-плыли, Бог и говорит сатане: — “Хочу я сотворить
землю. Нырни, сатана, в воду и достань оттуда земли”. Сатана
обернулся птицей гоголем и нырнул в воду. Но пред этим сатана
не благословился у Бога и потому труд его остался безуспешным.
Долго сатана гоголем погружался в воду, но все-таки не мог
добраться до дна и не мог захватить земли, выбился
сатана из сил и вынырнул обратно и сказал Богу: — Не мог я
добраться до дна и не достал земли. — Тогда Бог опять сказал
сатане: — Ныряй второй раз и достань из воды земли. — Сатана
оборотился птицей гагарой и вторично нырнул. Но и на этот раз
он не благословился, и потому он опять не достал дна и не добыл
земли, хотя и нырнул глубже прежнего. Вынырнул сатана из воды и
сказал Богу: — Не мог я достать земли и не мог добраться до
дна, хотя нырнул куда как дальше прежнего. — Тогда Бог сказал
сатане: — Ты потому не можешь достать земли, что ныряешь не
благословясь. — Благословись у меня, тогда достанешь дно и
принесешь земли. Ныряй в третий раз”. Сатана на этот раз
благословился у Бога, а затем оборотился птицей соксуном
[особая порода широконосых уток. — В.Д.] и нырнул в третий
раз. На этот раз сатана без труда достал дна, забрал он себе в
клюв земли и принес ее Богу и сказал: — Вот я принес тебе
земли.
— Давай сюда землю, — сказал Бог и взял землю из клюва
птицы соксуна. Но сатана не всю землю передал Богу и небольшую
часть он утаил у себя в клюве. И думает сатана: — Сотворит Бог
себе землю, а я увижу, как он это делает, и по его примеру
сотворю свою особую землю.
Взял Бог землю и повелел из водной глубины явиться трем
китам. И вот явились три кита, таких больших, что станешь на
головы, так конца хвостов и не увидишь. Киты установились
головами вместе, а хвостами в разные стороны. Тогда Бог положил
землю себе на ладонь, а другою ладонью стал мять землю и
сдавливать ее. Мял — мял Бог землю и сделал из нея вроде
небольшой круглой и совершенно ровной лепешки; эту
лепешку-землю Бог положил на головы трех китов, и земля стала
расти, росла-росла и покрыла собою всех трех китов и все
продолжала расти. Трем китам стало уже не под силу держать
землю, и тогда Бог повелел явиться из водной пучины еще четырем
китам и держать землю. Явились четыре кита, сомкнулись они
головами с первыми тремя, а хвостами раскинулись в разные
стороны и стали держать землю. С того времени и до наших дней
земля держится на семи китах.
В то время как росла и ширилась земля на китах, — росла и
ширилась также земля, оставшаяся во рту у сатаны, так что
сильно раздуло щеки у сатаны. Бог это заметил и спрашивает
сатану: — С чего это у тебя щеки-то раздуло? — И сатана
должен был сознаться: — Виноват! Прости Господи: я утаил во
рту немного земли.
— Выплевывай землю изо рта! — приказал Бог. И сатана
стал выплевывать землю. И там, где сатана плюнет, — появляются
всякие дикие и нечистые места, — горы и овраги, лесныя
трущобы, кочки и болота. До этого же земля была ровна и чиста и
во всех отношениях прекрасна. Так Бог сотворил землю и весь
мир.
Когда творение земли завершилось, тогда Бог задумал
отдохнуть. Вытащил он лодочку из воды на землю, перевернул ее
вверх дном, а сам улегся около лодочки и скоро уснул крепким
сном. Сатана, при виде уснувшего Бога, замыслил недоброе дело,
— он задумал погубить Бога. Сатана думал так: — Брошу я
соннаго Бога в воду и утоплю его, и тогда — земля будет моя и
лодочка будет моя.
Взял сатана Бога и понес его к берегу. Но по мере
приближения сатаны к воде земля перед ним все росла и ширилась,
а вода перед ним все убегала да убегала. Так сатана и не мог
донести Бога до воды. Повернул тогда сатана в другую сторону и
понес Бога к другому берегу земли, думал, не удастся ли бросить
Бога с другого берега земли. Но и там повторилась та же
история. Тогда сатана положил Бога на прежнее место, около
лодочки, как будто бы он и не касался Бога.
Земля и поныне держится на семи китах и висит на воде.
Земля продолжает расти и теперь, — и когда она вырастет и
увеличится настолько, что и семь китов не в состоянии будут
держать ее, — тогда киты уйдут в воду; земля разсыплется и
провалится в водные бездны. Тогда и наступит конец мира.
Говорят, что это время уже недалеко”.
Известны и другие варианты. Один из них — более
лаконичный — записан в конце прошлого века в Смоленской
губернии собирателем русского и славянского фольклора
В.Н.Добровольским. В записи и публикации неутомимого этнографа
зафиксирована драгоценная деталь. Черт выступает в образе
лебедя, и Бог заставляет его трижды нырять на дно моря за
песком, чтобы сотворить сушу73. Здесь же приводится еще одна
редкая русская космогоническая легенда о происхождении Луны из
Солнца. “Прежде было два солнца, но Бог, разгневавшись на одно
из них, наслал змея, который так высосал солнце, неугодное
Богу, что оно стало совершенно бледным — и зовется оно с тех
пор уже месяцем и светится только ночью”74. Понятно, что на
протяжении тысячелетий в процессе этнической дифференциации
многие первоначальные мифологические сюжеты и образы
трансформировались, обрастали новыми подробностями или,
напротив, утрачивали старые. Однако исходные моменты народная
память удерживала цепко.
Теперь уже трудно установить, какой космогонический образ
древнее — утка (гоголь) или лебедь. Скорее, и тот и другой
выступали тотемами различных родов или племен. Несомненно одно:
древнейшие представления о сотворении мира на стадии
недифференцированной культурной и языковой общности народов
Евразии были связаны с водоплавающей птицей и первичным
Океаном, который в конечном счете является космическим океаном.
Для подтверждения сказанного приведем еще раз финский — теперь
прозаический — вариант легенды о сотворении мира.
“Был гоголь на море; вместо воздуха был только туман.
Дух сатана является гоголю: “Для чего ты здесь на море?” Гоголь
сказал: “Я птица водяная, ведь мое место на море”. — “Но что
же ты здесь на море, когда нет земли?” — “Где же взять землю,
раз она вовсе не существует!” — “Земля ведь находится на дне
моря. Раз ты водяная птица, сходи за землею на дно”. Гоголь
погружается на дно моря и несет земли в клюве. У него осталось
ея мало, так как вода смыла часть ее. Дух сатана говорит:
“Сходи еще раз, принеси побольше”. Гоголь принес еще. “Сходи
еще и приучись носить побольше”. Гоголь сходил третий раз и
принес еще больше. Они сделали себе участок земли на море и
начали жить там.
Очутился дух Божий среди них. “Откуда у вас здесь земля?”
— “Гоголь сходил на дно моря”. — “Начнем вместе творить, раз
у вас есть земля…” Злой дух взял земли в рот, отделяя часть
ее для своей земли. Бог все говорит: “Должно быть больше земли,
так как здесь она еще не вся”. Злой дух клянется: “Больше нет”.
Бог настаивает на своем и говорит: “Открывай рот”. Там и нашли
землю. “Смотри, здесь ведь есть земля; для чего ты клялся, что
ее нет?” Тот выплевывает землю на север, где из нея стали расти
камни, скалы, горы75.
Отголоски древнейших представлений о Космическом яйце
находим и в некоторых украинских космогонических сказаниях76 (а
архаичный украинский фольклор — он одновременно и фольклор
Киевской Руси, то есть всех населявших ее народов —
великороссов, малороссов и булоруссов). Так, по одной из
легенд, Земля, Солнце, Луна и звезды образовались из первичного
шара (аналог Космического яйца). Из яиц же появляются и люди.
После изгнания из рая Бог повелел Еве каждый день нести столько
яиц, сколько в тот день людей умрет. И так — вечно. А Бог
берет те яйца, делит каждое на две половинки и бросает на
землю. Из одной половинки родится мальчик, а из другой девочка.
А потом они подрастают и женятся. Но иногда бывает, что одна
половинка яйца падает в море, а другая — на землю или
какой-нибудь зверь съедает одну из половинок. И тогда человек,
родившийся из уцелевшей половинки яйца, остается без пары и всю
жизнь ходит неженатым парубком или незамужней дивчиной77.
У других народов Евразии также распространен сюжет о
нырянии на дно моря (океана) с целью сотворения земли, что
лишний раз доказывает близость и былое единство верований и
культур. У марийцев в этой роли выступают легендарные Юма (Бог)
и Керометь (Сатана), у мордовцев — Чам-Пас (Бог) и Мастер-Пас
(Шайтан), у алтайцев Бог принимает облик двух черных гусей, а
на дно моря ныряет гагара. Хорошо известна обработанная для
детей Виталием Бианки сибирская легенда о птице-чемге-Люле,
которая трижды ныряет в глубины океана, чтобы добыть земли:
всем она достала, а себя обделила. Сюжет обретения земли птицей
нашел отображение в древнем народном искусстве — как русского,
так и сопредельных народов (рис. 126).
Космогоническое сказание о появлении земли из моря, откуда
ее достают животные, чрезвычайно популярно среди народов мира.
Евразийскому варианту, где главным героем выступает птица,
противостоит американо-индейский вариант (ирокезское предание),
где звери и птицы оказались бессильными, а землю со дна моря
добывает жаба-лягушка78. Всесилие лягушки наводит, кстати, на
мысль о сходстве данного образа с известной русской сказкой о
Царевне-лягушке. С другой стороны, в версии сказки, записанной
на Севере (И.В.Карнауховой (No 65)), вместо Царевны-лягушки
фигурирует Свет-Луна — мифологический персонаж, несущий явную
космическую нагрузку.
Космическая оберегательная сила яйца и его магическое
значение явственно прослеживается в некоторых сказках, древняя
мифологическая подоплека которых как-то упускалась из виду
специалистами. В сказке, записанной на русском Севере
Е.В.Барсовым, рассказывается о девушке с одной ступней золотой,
другой — серебряной, которая стала царицей, обращенной ведьмой
в утку с одним крылом золотым, а другим серебряным. После
встречи с мужем-царем, когда он плюнул три раза, утка родила от
той слюны двух мальчиков-самобратов и отдельно — волшебное
яйцо. Говорящее яйцо (известен вариант, где оно золотое)
охраняет братьев от всех козней ведьмы-мачехи, но когда они
забывают о наставлениях матери-утки, яйцо, ранее
предупреждавшее братьев обо всех опасностях, испекается в
горячем песке и замолкает, а те погибают. Счастливое окончание
этой сказки записал И.А.Худяков в Нижегородской губернии (в его
сборнике оно опубликовано под No 89). Золотая Утка приносит
живой и мертвой воды, оживляет детей, принимает человеческий
вид и вновь становится женой царя. Интересно, что царица,
которая сначала была простой девушкой, имела золотую и
серебряную ступни (что в славянском фольклоре соответствует
солнечному и лунному свету), стала золотой Уткой (вариант с
золотым и серебряным крыльями).
Сюжет о золотой утке, несущей золотые яйца (вариант: одно
золотое, другое — серебряное), широко известен среди русского
населения. Он был настолько популярен, что в прошлом веке
повсеместно распространялся в виде лубочного издания. В
афанасьевском сборнике приводятся два варианта сказки про утку
с золотыми яйцами (No 195 — 196). В одной из них есть
словесная формула, которая звучит как заклинание: “Есть зеленый
луг, на том лугу береза, у той березы под кореньями утка;
обруби у березы коренья и возьми утку домой, она станет нести
тебе яички — один день золотое, другой день серебряное”. В
другой сказке из афанасьевского сборника (No 264)
рассказывается о Царевне Серой Утке, но такой, что сродни
Жар-птице. Обернувшись уткой, девушка “все царство собой
осияла: крыльями машет, а с них словно жар сыпется!”.
Материально-вещественным закреплением памяти тех давних — не
веков — тысячелетий стала традиция делать деревянные ковши для
воды (вина, пива, меда, браги) в виде утки (рис. 127).
Таким образом, архетип яйца и сотворившей его птицы
прослеживается на протяжении всей истории русского
мировоззрения. Сохраняясь долгое время в сакральных народных
обычаях и обрядах, они перешли частично впоследствии в
духовно-мистическую поэзию русского сектантства — хлыстов и
скопцов. Сектанты вообще считали себя и именовали птицами
райскими: “все райские птицы — братцы и сестрицы”. Но образ
этот был совмещен также и с образами Святого Духа, Матушки
Богородицы, Батюшки Сына Божьего, слетающих с Неба в виде птиц.
“Сманить с неба птицу”, по терминологии сектантов, значит
привлечь Бога на землю, войти с ним в благодатное общение на
радении. Сектантский пантеон представлен и в виде птицы вообще,
(“прилетела райска птица — сама матушка царица”) и в виде
конкретных разновидностей птиц: Сын Божий — сокол или орел,
Святой Дух — соловушко, сектантские пророки —
гулюшки-голубки. В свое время именно эти пророки
воспользовались древней поэтической версией народного космизма,
системой его образов и приспособили их к новой религии
(аналогично тому, как в свое время христианство в целом, а на
Руси особенно, приспосабливалось к неискоренимым языческим
обычаям и традициям).
Древнейшими символами русского народного мировоззрения и
его космоустремленности являются мифологические птицы русского
фольклора: Гамаюн, Алконост, Сирин (см. рис. в Прологе),
Феникс, Жар-птица и Стратим-птица. Наиболее древний и
смыслообразующий образ Гамаюна — птицы вещей с
человеческим (женским) лицом. Название-имя образовано от
общеславянских слов “гом” (“гам”, ср. “шум-гам”), “гомон”.
Раньше так и писалось — Гомоюн (“гомоюн”, по Владимиру Далю —
это “заботливый, усердный, трудолюбивый, смирный человек” или
же напротив — непоседа, живчик, крикун, хлопотун). Исходя из
перечисленных смыслов Гамаюн-птица — значит, вещунья,
говорунья, глашатай, вестник древних языческих Богов,
хранительница тайн прошлого, настоящего и будущего Земли, Мира
и Вселенной. Именно такой образ воспроизведен реставратором
древнерусской мифологии А.И.Асовым в литературно-художественно
воссозданных “Песнях птицы Гамаюн” и “Звездной книге Коляды”.
Алконост и Сирин — две райские птицы с женскими
лицами — излюбленные образы русского народа. Их изображение
можно встретить и на древних украшениях, и на лубочных
картинках, и в резьбе по дереву, и в творчестве многих русских
художников и поэтов. Имена Алконоста (птица радости) и Сирина
(птица печали) толкователи обычно возводят к византийским
источникам и древнегреческим образам: образ Алконоста
проистекает якобы из мифа об Алкионе, превращенной Богами в
зимородка, а образ Сирина восходит якобы к легендарным сиренам,
заочаровавшим своим пением еще Одиссея.
Однако и трактовка генезиса имени Алконоста, и трактовка
образа Сирина нуждается в значительных уточнениях. Говоря об
Алконосте, уместнее всего вспомнить миф об Алкионее — самом
могучем из крылатых гигантов, рожденных Богиней земли Геей от
капель крови Бога неба Урана. Как и Антей, он черпал свою
бессмертную силу от Матери-Земли, и так же, как и Антея, его
хитростью победил Геракл: оторвал исполина от родной земли. С
точки зрения корней русского фольклора интерес представляет
отнесенность образа Алкионея к тому пласту общеиндоевропейской
мифологии, когда она была слабо расчлененной, а ее события
разворачивались на далеком Севере. Второе существенное
обстоятельство — крылатость Алкионея: на знаменитом Пергамском
алтаре погибающий Алкионей с распростертыми крыльями —
центральная фигура. Впрочем, не лишено вероятности, что более
поздний образ русской птицедевы Алконоста впитал в себя черты и
Алкионея и Алкионы (Альционы).
Одновременно Алконост — звездно-космическая птица. Это
связано как с традицией древнегреческой мифологии помещать
многих своих героев после смерти на небо в виде различных звезд
и созвездий, так и с общеславянскими верованиями, согласно
которым крылатые девы (у сербов, хорват, болгар и некоторых
других народов это — вилы) живут на небесах, где строят дворцы
из облаков и водят хороводы между звездами (они же научили и
людей хороводным танцам — коло)79. Астрально-космическая
природа Алконоста запечатлена и в его изображениях на одной из
стен Дмитриевского собора во Владимире, а также на монетах
Великого князя Рязанского Василия Иоановича, где священная
птица славян, символизирующая неумирающую память о древних
временах Радости и Блаженства, представлена между двумя
звездами.
“Сирин” — вообще русское слово, означающее сову, филина
или особый вид длиннохвостой совы, похожей на ястреба и ведущей
как ночной, так и дневной образ жизни. (В этом смысле слово
“сирин” одного корня с понятиями “сирый”, “серый”.) Сова —
одна из священных птиц, почитавшаяся индоевропейскими и другими
евразийскими народами как птица мудрости. Именно в такой
ипостаси выступает сова как спутница и атрибут Афины-Минервы
(рис. 128). Среди знаменитых томских петроглифов (писаниц)
самым запоминающимся является тотемное изображение совы.
Тотемический культ совы или человекосовы был широко
распространен в Древнем мире (рис. 129) и по всей северной
Евразии.
Гиперборейское прошлое этих краев помогает установить
генетические исторические корни Афины-Паллады. Многочисленные
бронзовые изображения прото-Афин найдены в Прикамье на
территории древней Бьярмии и Гипербореи. Впрочем, возникновение
культа человекосовы и других человекоптиц относится к временам,
когда культурно-религиозной дифференциации практически не было,
а картина расселения народов была принципиально иной.
Тотемическая сопряженность Афины и символизировавшей ее
птицы достаточно убедительно подтвердилась при археологических
раскопках на месте легендарной Трои в Малой Азии, когда было
обнаружено множество сосудов, маленьких каменных и глиняных
изваяний в виде стилизованной совы, а также сотни черепков с
изображением сов, имеющих человеческий рот. Генрих Шлиман
совершенно правильно истолковал эту совиную изобразительную
доминанту. Афина как покровительница Трои и троянская
заступница первоначально имела совиную голову; потому-то и
гомеровский эпитет Паллады — “глаукопис” следует переводить не
“голубоглазая” и не “сверкающая очами”, а “совоокая” или
“совьеглазая”. (Между прочим, в другом сопряженном с Афиной
эпитете — София, Софья — при желании можно уловить звучание
“совья” и производные слова “совесть”, “совет”.) Впоследствии
слитный образ Афины-Совы был разделен, и птица превратилась в
спутницу Богини.
Во времена Шлимана не было еще распространено понятие
“тотем” во всем богатстве его социально-этнических функций.
Поэтому, опираясь на современную этносоциологию, вполне уместно
предположить, что Афина-Сова была не просто покровительница
троянцев. Вероятно, что в далекие дотроянские времена она была
предводительницей или вдохновительницей тех
фракийско-фригийских племен — будущих основателей Трои,
которые когда-то мигрировали с Севера на Юг и тотемом которых
(во всяком случае, какой-то части из них) была Сова.
Представляется, что образ Сирина в русской мифологии
следует понимать с учетом всех древних традиций. Даже сирена —
далеко не чисто греческий образ, древность происхождения и
хтоническая сущность возводят его к арийским и доарийским
временам.
Есть достаточно оснований полагать, что Сирин — образ не
вторичный, а первичный. Слишком глубокий смысл заложен в этом
древнем слове-имени. По сей день существует страна Сирия, еще
раньше была Ассирия. Культ великого Бога египтян Осириса
сопрягается с самой почитавшейся ими звездой — Сириусом. Во
всех перечисленных наименованиях корень “сир” — и не случайно.
Требуется лишь определить, с какого звена начинается вся
цепочка. Во всяком случае, далеко не первым в ней
представляется эллинизированное название звезды Сириус
(“знойный”, “сверкающий”). В Древнем Египте он отождествлялся с
созвучным ему Осирисом, странствующим Богом, который, по
Плутарху, прежде чем обосноваться в Египте, обошел весь мир с
просветительской миссией. Однако, помимо этого, известны
обозначения Сириуса по имени Бога Тота, а также собственно
астронимы — Сотис, Сигор, Сати, Тайот. Последнее имя означает
“пес” в соответствии с расположением Сириуса в созвездии
Большого Пса.
По тому же признаку образовано латинское название Сириуса
— Canicula, что означает “собачка” (от canis —
“собака”). Отсюда же произошло и современное, всем хорошо
известное слово “каникулы”, что связано с той исключительной
ролью, которую играл Сириус в летосчислении Древнего Рима, а
еще раньше — Древнего Египта, где появление Сириуса на ночном
небосклоне означало наступление Нового года и очередного
разлива Нила (20 июля по Юлианскому календарю). С этого времени
начинались самые жаркие дни, и в римских школах объявлялись
каникулы, названные так по имени
Canicula-“собачка”-Сириус.
Сириус наблюдается лишь в южных краях, в северных широтах
его не видят и не знают. Однако здесь имеется немало понятий со
сходным звучанием. Что это значит? Только одно: более древнее
северное понятие в процессе длительных миграций этносов было
позже перенесено на другие объекты. Так тотемное, то есть
социально значимое имя Сирин могло быть вполне экстраполировано
на хозяйственно и календарно значимый космический объект —
звезду Сириус, а впоследствии, по мере продвижения мигрантов к
устью Нила, — и на Бога Осириса, тождественного, по
представлению древних, с Сириусом. Кстати, среди “народов
моря”, вторгнувшихся в Египет в 1198 — 1167 гг. до н.э. и
упоминаемых в древнеегипетских папирусах, были загадочные
“сирдана” (обратим внимание на два русских корня), давшие к
тому же название древней и современной Сардинии. Древним
римлянам, между прочим, были известны мифические Серийский
океан и Серийская страна. Такое название появилось потому, что
древние римляне, соприкасаясь с китайцами, именовали тех
“серами” — от искаженного китайского слова “сир”, означавшего
“шелк”80. Небезынтересно также, что на побережье Арктики бытуют
легенды о человекообразных существах “сиртя”, которых якобы
можно встретить и по сей день (так именуют мифических
аборигенов ненцы, сам народ пришлый, переселившийся на Крайний
Север сравнительно недавно).
Корневая основа “сир” сопрягается и с древнейшими
индоевропейскими словами, означающими “сырой” (“влажный”) (ср.:
“сыр-бор”), и с древнерусским языческим названием рая —
“ирий”. Может быть, отсюда у наших предков-христиан возникло
стойкое мнение, что все языческое очень тесно связано с
сирийским. По старорусским представлениям дьявол олицетворял не
одни только темные силы ада, но и противостоящее христианству
языческое мировоззрение. Потому-то в старых переводных и
оригинальных рукописных текстах неоднократно повторяется, что
дьявол говорит по-сирийски81. А в знаменитом сказании “О
письменах” черноризца Храбра вообще утверждается, что Бог
первоначально сотворил именно сирийский язык, на котором
говорили Адам и Ева.
В Велесовой книге (11 15а) описывается, как наши предки,
преодолев снега и льды, проникли через Ирийские горы в
Сирийскую землю, где были наречены скифами. Ясно, что земля,
где господствуют снега и льды, никак не может быть ни Сирией,
ни Ассирией. Точно так же совсем ни к чему отождествлять
Двуречье и Семиречье, помянутые в Велесовой книге, с
Месопотамией или Северным Казахстаном; это могут быть сочетания
каких угодно рек в каком угодно месте. Сирия Велесовой книги
никакая не средиземноморская или переднеазиатская страна, тем
более что здесь же рассказывается об основании Новгорода на
берегу Ильмень-озера. В Велесовой книге речь вполне может идти
о некоей стране Сирина, символом которой и стала птица Сирин,
постепенно распространившая свою семантику с Севера на Юг.
Смысловая нагрузка понятия “сирин” становится еще более
определенной, если вспомнить, что в русском языке есть целая
группа слов (ныне малоупотребительная) для обозначения ледяной
корки; это — “серен” — “ледяной наст” и ряд диалектизмов для
обозначения замерзшего твердого снега: “серена”, “серень”,
древнерусск. — “серенъ”. Небезынтересные реминисценции
обнаруживаются и в популярном среди древних греков и римлян
мифе о нимфе Сиринге. Она стала объектом вожделений и
домогательств со стороны козлоногого Бога Пана, сына Гермеса.
Образ Пана древнейшего общеиндоевропейского и
доиндоевропейского происхождения. Неспроста также и имя его
означает “все”; в смысле “господин” оно сохранилось в чешском,
польском, украинском, белорусском, а оттуда — и в русском
языках. В древности образ Пана не лишен был и космического
звучания. У античных авторов сохранилось обращение: “О,
Солнце-Пан!”, так же именовали его римские жрицы-весталки и
легендарный Орфей. Спасаясь от преследования Пана, нимфа
Сиринга бросилась в реку Ладон и обратилась в тростник. Не
найдя возлюбленную в зарослях тростника, Пан срезал несколько
тростинок, сделал из них свирель, и с тех пор в ее звуках
слышится печальный голос Сиринги (по-латыни syrinx
означает и “тростник”, и “свирель”).
Птица Феникс — не менее древний образ русской и
мировой мифологии, впитавший в себя черты древнегреческих,
византийских и более древних восточных сказаний — египетских,
финикийских, ассирийских. Античные авторы — от Геродота до
Овидия — называли родиной Феникса Египет, где, действительно,
существовал культ “Огненной” птицы (рис. 130). Живет она много
сотен лет, но перед смертью сжигает себя в гнезде. И здесь же
из пепла рождается новый Феникс — символ космогоничного
вечного возвращения.
В известной переводной древнерусской естественнонаучной
энциклопедии “Физиолог” говорится: “Феникс красна птаха есть
паче всех… [далее — перевод на современный язык]. Обитает же
Феникс близ Индии, около Солнечного города. Возлежит он лет
пятьсот на недрах ливанских без еды. Питается же от святого
духа. И по пятьсот лет наполняет крылья свои благовониями. И
бьет в било иерей Солнечного города, и та птица идет к иерею и
входит в церковь… И превращается птица в пепел. А назавтра
приходит иерей и находит птицу в виде маленького птенца. А
через два дня он находит ее зрелой, какой была раньше…”82
(рис. 130-а).
Подтверждением древнейшей общности корней, связующих
русскую народную и переднеазиатско-средиземноморскую культуру,
служит популярная сказка “Перышко Финиста Ясна Сокола”. Герой
сказки — добрый молодец-оборотень — объединяет в себе два
исходных начала: 1) солнечного (ясного) сокола и 2) птицу
Феникс, к которой в конечном счете восходит имя Финист. Оно
связано со Средиземноморьем и непосредственно через названия
страны Финикии и народа финикийцев (откуда финиковая пальма и
финики).
Древние представления о Фениксе не ограничиваются
легендами, известными еще Геродоту. Апокрифическая литература
донесла до нас образ космического Феникса, летящего впереди
Солнца и охраняющего людей от его испепеляющих лучей. Об этом
говорится в старославянских “Книге тайн Еноха” и “Апокалипсисе
Варуха”, восходящих к несохранившимся греческим апокрифам. Вот
как описывает космического Феникса книга о Варухе:
“Впереди Солнца летит птица величиною как девять гор —
крылья ее от востока до запада. Птица эта — хранительница
мира, она распростирает свои крылья и заслоняет огненные лучи
Солнца. Если бы она не заслоняла солнечных лучей, то ни род
человеческий и никакая тварь не могла бы стерпеть солнечного
пламени; Бог повелел этой птице служить всей Вселенной до
скончания века. На правом крыле этой птицы находится огромная
золотая надпись такого содержания: “ни земля меня родила, ни
небо, но родил меня престол отца”. Имя этой птице — Феникс…
На рассвете раздается звук, подобный грому: это ангелы отворяют
365 врат, и отделяется свет от тьмы. Тогда Феникс, став в
Океан-море, куда камень идет три года, возглашает: “Светодавче,
пошли свет твой миру. Тогда пробуждаются петухи на земле и
поют…”83.
Тесная связь Феникса с петухами и намеки на его
впечатляющие размеры обнаруживаются и в китайской мифологии.
Если верить древним комментаторам, “спереди Феникс напоминает
лебедя, со спины он похож на единорога… У него шея змеи,
хвост рыбы, окраска дракона, туловище черепахи, подбородок
ласточки, петушиный клюв”84. Но самый древний из дошедших
мифологических компендиумов (все остальное, как известно, было
уничтожено еще во времена Цинь Шихуана) — “Книга гор и морей”
— отдает предпочтение петушиному облику Феникса. Что касается
его размеров, то о нем можно судить по знаменитой поэме Цюй
Юаня “Лисао” (“Скорбь”) — предтечи Овидиевых “Скорбных
элегий”, где описывается воображаемый полет на чудо-птице:
На Феникса сажусь, дракон в упряжке,
Над бренным миром я взмываю ввысь.
……………………………
И приказал я Фениксу: в полете
Ни днем, ни ночью отдыха не знать.
Поднялся ветер, зашумела буря,
И облака приветствовали нас.
(Перевод Анны Ахматовой)
Считалось, что китайский Феникс приносит в Поднебесную мир
и покой. Для Конфуция он был символом счастья и удачи.
Один из самых популярных образов в русской мифологии —
Жар-птица (рис. 131) — не просто волшебное сказочное
существо, но олицетворение огненно-световой стихии и,
следовательно, закодированного в ней космотворящего начала
Вселенной. Жар-птица не водится где попало и не сидит в кустах
за забором. Изредка прилетает она из-за синя моря и, как
правило, быстро возвращается назад, в чудесную страну, где
жизнь течет по отличным от земных законам. Местонахождение той
страны — тоже закодировано в устойчивых сказочных образах и
понятиях.
Случается, что в сказках ее роль низводится до
похитительницы чудесных яблок, но прилетает она из “тридесятого
царства” (смутная память о Гиперборее) и в конечном счете
восходит к тем птицам, которым, по представлению древних, были
обязаны своим сотворением и вода, и суша, и люди, и звери.
Генетически и этимологически образ Жар-птицы восходит к
индоарийским и доарийским представлениям о космотворящей роли
птицы и “огненной” первосущности Вселенной. Слово “жар” в имени
чудесной птицы выступает в своем первоначальном смысле —
“сияние”, “горение” (от древнеиндийского “гарас” — “огонь”,
“пламя”: путем чередования согласных “г” и “ж” оно и
образовано). (Отсюда: Жар-птица — такой же древний
огненно-сияющий образ, как и вся группа солнечных и световых
существ всемирной мифологии, уходящей корнями в космические
представления древнего пранарода, говорившего на общем праязыке
и имевшего устойчивую систему знаний об устройстве и эволюции
мироздания.) С учетом чередования согласных “ж” и “г” понятия
“жар” и “гарь” имеют общую генетическую и смысловую основу. Ту
же корневую основу имеет и имя царя птиц индуитской мифологии
Гаруды, ездового животного Бога Вишну (вспомним общеарийского
Вышнего и общеславянского Вешнего). Гаруда — имеет
солнечно-световую природу, его сияние ослепительно даже для
Богов. В отличие от русских птицедев Гаруда изображается в виде
существа с человеческим туловищем, крыльями и орлиной головой с
клювом (рис. 132).
Есть свой Гаруда и в русской мифологии, но в волшебных
сказках он действует как исполинская безымянная птица, которая
спасает героя — выносит его из Подземного царства на Белый
свет. Здесь тоже своя космическая символика: Подземное царство
в русской сказке — совсем не обязательно бездонная темная яма.
Это скорее место, куда на ночь заходит Солнце, обратная, так
сказать, сторона Земли при условии, что она представлялась
плоской. Потому-то отождествляется иногда это Подземное царство
с Золотым (Солнечным) или Серебряным (Лунным).
Функционально и по смыслу к Жар-птице и ее доарийскому
прообразу, из которого вышел индийский Гаруда, примыкает также
и самая таинственная и самая могучая птица русской мифологии —
Стратим (Страфил). Такое разночтение объясняется
искаженным переводом с греческого языка, где это слово означает
“птицу” (отсюда же происходит название “страус”, но в русский
язык оно попало уже опосредованно — через немецкий).
“Стратим-птица — всем птицам мать”, — утверждает Голубиная
книга. И это неспроста. Стратим-птица — прародитель и владыка
всего птичьего мира — обитает посреди моря-океана. Стоит ей
встрепенуться, и налетает буря. Она же способна укротить шторм,
а на ночь прячет под крыло солнце, чтобы утром вновь подарить
его миру. Может спрятать под крыло и землю, спасая ее от бед
вселенских. Поутру она возвещает о начале утра, и по ее знаку
по всей земле начинают петь петухи. Эти подробности сообщаются
в различных вариантах Голубиной книги.
Представленные выше мифологические персонажи так или иначе
отображают древнейшие пласты человеческой предыстории, когда
Птица занимала главенствующее положение в иерархии природных и
космических сил. Ее символом, сохранившим первоначальную
смысловую насыщенность вплоть до наших дней, выступает не
только Яйцо, но и Перо — необременительный и
впечатляющий спутник человеческой жизни. Нет такого этноса —
даже в самом глухом и Богом забытом уголке земли, — где бы
перо считалось зряшным отбросом и не было бы окружено
множеством легенд и поверий. В разных культурах и на разных
этапах их развития Перо символизировало Воздух, Ветер, Свет,
Высоту, Полет, Легкость, Сухость, Пустоту и в конечном счете
замыкалось на такие узловые понятия как Творец Вселенной,
Слово, Истина. У североамериканских индейцев великолепные
головные обрамления из перьев символизируют, помимо всего
прочего, и Великого Духа Вселенной. Но почти такой же смысл
вкладывали в Перо и древние египтяне, у которых знак пера
означал “Создателя форм всех вещей”. Перья являются непременным
атрибутом головных уборов главных египетских Богов — Осириса,
Амона-Ра, Хора, Шу, Птаха и др. Отличительным символом Богини
Истины Маат — жены Тота-Гермеса — также выступает перо.
Испокон веков оно означало принадлежность к высшей власти —
политической и духовной. В традиционных общественных структурах
Африки, Северной, Центральной и Южной Америки, Азии, Австралии,
Океании (включая Новую Гвинею) вожди, шаманы, колдуны и поныне
предпочитают перьевое одеяние. Есть все основания предполагать,
что перья в одежде и особенно в головных уборах играют роль
своеобразных антенн, способствующих улавливанию импульсов
биосферы и энерго-информационного поля Вселенной. Скорее всего,
именно перья-антенны помогают птицам так хорошо ориентироваться
по магнитному, гравитационному и другим физическим полям при
перелетах на дальние расстояния и при весенне-осенних миграциях
из одного полушария Земли в другое.
К сожалению, перо — один из самых недолговечных и
уязвимых для стихий материалов. Поэтому о “перьевой культуре”
индоевропейцев — какой она была в древности — мы можем судить
главным образом по сведениям, сохранившимся в мифологии
(крылатые Божества), фольклоре (птицедевы и птицемужи),
этнографии (многочисленные обряды и обычаи). Интересные
свидетельства оставили и античные историки. Так, Павсаний
сообщает, что первая модель Дельфийского храма была сделана из
перьев, и Аполлон послал ее в качестве подарка на свою
историческую родину — в Гиперборею. В русском фольклоре также
сохранилась память о тех временах. В волшебных сказках Перо
Жар-птицы несет гораздо большую смысловую нагрузку, чем сама
птица: оно не просто источник ослепительного огня и света, но и
носитель света истины и правды (напоминая тем самым своими
функциями перо Богини Истины Маат). Центральную роль играет
перо и в архаичном сюжете о Финисте Ясном Соколе: именно оно —
волшебное перышко — превращается попеременно то в живого
молодца, то в его тотемную ипостась — сокола.
Обожествление и космизация колеса объясняется
естественными причинами: два главных небесных светила — Солнце
и Луна имеют круглую форму. Кроме того, с субъективной точки
зрения движущегося наблюдателя кажется, что небесные объекты
крутятся; кажущееся это вращение убыстряется по мере увеличения
скорости наблюдателя. Поклонение космическому колесу в виде
Солнца и Луны намного древнее появления вещного колеса и
использования его в хозяйственном обиходе (колеса повозок и
телег, колеса прялки, мельницы, жернова, гончарный круг и
т.д.). Возможно, именно наблюдение за естественными небесными
“колесами” (и поклонение им) привело к открытию того колеса,
которое, войдя в практику, произвело настоящую революцию в
хозяйственной жизни и в быту.
Вместе с тем в мировой традиции колесо выступает символом
всего мироздания, а не одного только Солнца или Луны. Колесо
олицетворяет вечные круговороты в Макро- и Микрокосмосе, вечное
возвращение “на круги своя” в природе и человеческой жизни.
Этимологически это закрепилось в понятии “коловорот” =
“солнцеворот” = “возвращение Солнца”, а также в народном
астрониме Кол, в ряде областей означающем Полярную звезду. В
последнем случае представление о небесном неподвижном Коле
предполагает вращение вокруг него звездного небосклона.
Все это нашло отражение в мифологии и в фольклоре. В
древнеиндийском мифе громовержец Индра с помощью колес от
колесницы Солнцебога Сурьи побеждает злокозненного демона.
Солнечное колесо Балсага из осетинских нартских сказаний
перебивает колена непобедимого богатыря Сослана. На территории
России следы поклонения солнечному Колесу прослеживаются со
времен Каменного века. При раскопках палеолитической стоянки
Сунгирь близ Владимира (бассейн реки Клязьмы) были найдены
солнечные диски из бивня мамонта (рис. 133).
Достоен неподдельного изумления факт, что подобный же
символ Солнца в виде рельефа изображен на торце каменной
гробницы Ярослава Мудрого в Софии Киевской. Впрочем,
дохристианская языческая символика, как известно, в наименьшей
степени пострадала от преследования церкви (наиболее
характерный пример — традиционный орнамент в вышивках, резьбе,
росписи и т.п.).
В популярной русской сказке о Еруслане Лазаревиче богатырь
встречается с волшебным царем Огненным Щитом — Пламенным
Копьем, который ни в огне не горит, ни в воде не тонет, своих
врагов он испепеляет негасимым пламенем. Здесь Огненный Щит в
руках у царя олицетворяет Солнце, а Пламенное Копье — молнию,
и сказочный царь, таким образом, соединил в себе функции двух
древних Божеств — солнечного и громово-молниевого. В одной из
русских сказок, по свидетельству Афанасьева, таким Огненным
Щитом, что палит на все четыре стороны, владеет Баба-яга,
устрашая своих врагов.
С философско-мировоззренческой точки зрения космическое
колесо символизировало не одни только дискообразные светящиеся
объекты, движущиеся по небу. Космическое колесо — еще и
обобщенный образ вечного круговорота во Вселенной, цикличности
времени, проявляющейся в смене дня и ночи, а также времен года
— весны-лета-осени-зимы. Отсюда такое знакомое с детства и
вместе с тем древнейшее словосочетание — круглый год.
Древнерусское и общеславянское наименование колеса —
коло. Кроме того, есть все основания полагать, что одним из
древних имен Солнца также было Кол(о). Наиболее веский довод в
пользу такого предположения — древний праздник в честь зимнего
солнцестояния — Коляда и соответствующее ему имя языческого
Бога. Про него еще Гоголь писал в “Ночи перед рождеством”:
“…Был когда-то болван Коляда, которого принимали за Бога,
…от того пошли и колядки”.
Имя языческого Солнцебога, как уже говорилось ранее, нашло
отражение и в названиях реки Колы и Кольского полуострова.
Можно вспомнить также коло — хороводный танец на Балканах (у
болгар и румын он именуется также хоро и хора — с
употреблением другого “солнечного корня” “хор”). В этот же ряд
следует поместить сакральные и, несомненно, древнейшие понятия
“колдун”, “колдовать”, “колдовство”, хотя в позднейшем
понимании они и не обязательно должны относиться к Солнцу.
Значение округлости как отличительного качества колеса наложило
отпечаток и на другие русские слова: “кольцо”, “кольчуга”,
“колесница”, “колымага”, “колодец”, “колыбель”, “калач”,
“колобок”, “колган” (примитивная посуда), “колоброд”, “около” и
др. (ср.: также иноязычное “колье”, кольцеобразное значение
которого доказывает, что корневая основа “кол” имеет древнее
индоевропейское происхождение).
С достаточной вероятностью уместно предположить, что
корень “кол” в слове “сокол” (его глубинная этимология во
многом неясна) тоже не случаен, если учесть, что образ сокола
отождествлялся с Солнцем не только у древних славян, но и в
египетской мифологии, а также в мифологиях других народов.
Олицетворением Солнца в конечном счете были и знаменитые
циклопы (киклопы) (в переводе с греческого — “круглоглазые”)
— дети Неба-Урана и Земли-Геи. Единственный огромный глаз
циклопа как раз и символизировал Солнце. Известна версия — и
она была достаточно распространенной в античные времена, — что
Афина-Паллада была дочерью вовсе не Зевса, а циклопа Бронта
(Грома). Связь Афины с циклопами подтверждают также орфические
тексты (переведены на русский язык А.Ф.Лосевым): именно они
научили Афину и Гефеста “всем искусствам, которые небо
содержит”85.
В таком случае становится понятным смысл архаических
изображений Афины в плаще, усыпанном свастиками. Последние, как
известно, являются древнейшими символами Солнца, а также огня.
Точно такие знаки обнаружены археологами на славянских
пряслицах86 (рис. 134). Если Афина — дочь Солнечного Циклопа,
то вполне естественна и сопутствующая ей символика. Впрочем,
возможны и иные объяснения. Известны попытки интерпретировать
свастику как стилизованное изображение птицы87 (рис. 135). Если
согласиться с данной версией, то Афина попросту становится в
один ряд со всеми Птицедевами Евразии и Гипербореи. Солнце же
сливается с образом птицы, как это было в Древнем Египте.
Лишь в позднейшей интерпретации Гомера циклопы
превратились в кровожадных людоедов. Через рассказ о спутниках
Одиссея, которых сожрал циклоп Полифем, искаженный образ
небесных великанов внедрился и в сознание современного
читателя. Сохранился и истинный смысл понятия “циклоп”; слово
— корень “цикл”, означающий “круг”, в самых различных смыслах
вошел в повседневный обиход, науку и технику. У наших предков
было более правильное представление о циклопах как могучих
сынах неба. Известна гравировка на древнерусском браслете,
изображающем одноглазого циклопа-Солнце, натурально
рождающегося из лона Небесной зари (рис. 136). Данный сюжет
повторяет представление древних египтян о рождении Солнца-Ра
Небом-Нут (рис. 137). Древнее общечеловеческое представление о
небесно-солнечных закономерностях, движении солнечного светила
по небосклону сохранилось в мировоззрении всех народов.
Эта идея воплощалась также и в народном орнаменте,
связанном с кругом или колесом. Так, на лопатках прялок
изображалась Земля, освещенная Солнцем. На двух боковых
“серьгах” лопаток помещали восходящее и заходящее Солнце, а его
дневной путь отмечался различными солнечными знаками в верхней
части прялки, расположенными как бы по дуге небосвода (рис.
138). В центре прялки помещалось или огромное Солнце, или же
искристая композиция из пятилучевых розеток, символизирующих
“белый свет”88, то есть всю Вселенную (рис. 139).
Солярные (солнечные) мотивы из глубин веков дошли до наших
дней также в виде вышивок, кружевов, украшений, росписи посуды,
резьбы по дереву, оконным наличникам, внутреннего убранства
покоев и т.п. (рис. 140). Русский дом — это целая избяная
Вселенная, отразившая в народной памяти Большой Космос, со всех
сторон окружающий людское племя и глядящая на него тысячью глаз
звезд и светил.
Космические знаки и символы несут двоякую нагрузку:
во-первых, выражают непосредственную причастность человека к
космической стихии и, во-вторых, что вытекает из первого, —
защищают человека силой космического огня и света от темных и
враждебных поползновений. Таковы “громовые или солнечные знаки”
— колеса (розетки) с шестью спицами (их количество может быть
иным), которые вырезались над дверями, на матице, наличниках,
мебели, утвари.
Своими корнями солярно-космическая символика уходит в
самые глубины общечеловеческой истории и культуры. Среди
северных петроглифов, то есть Гиперборейского порубежья,
выделено множество имеющих солярное и лунарное значение.
В процессе межэтнических контактов протославяне
соприкасались с китайцами, которые обратили внимание на обычай
наших предков катать зажженное колесо по снегу. Обмотанное
колосьями коло просмаливалось, затем его зажигали и так,
огненный символ Коло-Солнца, катали, проткнув палку во втулку,
по снегам, заставляя их таять89.
Этот архаичный обычай, связанный еще с доарийским и
постарийским культом Солнца, сохранился и в традиции зажигания
колес во время самых буйных языческих праздников — на
Масленицу при встрече весны и на Ивана-Купалу в день летнего
солнцестояния. Обычай этот — один из неотъемлемых элементов
незыблемых обрядовых традиций. Другой неотъемлемый элемент тех
же традиций — обрядовые песнопения.
Обрядовая поэзия, которая еще недавно была неотторжимой
частью русской жизни, ныне воспринимается по большей части как
архаический памятник народной словесности. Ранее крестьяне пели
древнейшие песни, уходящие в языческое прошлое, не задумываясь
над их истинным смыслом. Современный читатель, полностью
утратив исполнительскую и ритуальную культуру, имеет тем не
менее счастливую возможность вдуматься в казалось бы
простенькие строки (записанные, к счастью,
подвижниками-фольклористами) и обнаружить в них нетронутые
пласты древнейшего мировоззрения.
Одним из самых устойчивых по своим традициям праздников в
честь древнего Бога Колы выступает святочная Коляда. С
Рождеством Христовым она совпала чисто случайно — в
действительности же связана с зимним солнцеворотом, поворотом
зимы на лето. В Коляде все дышит архаикой — и игрища, и
гадания, и переодевания (ряжение), и песнопения-колядки. Уже в
играх на святочных посиделках поминаются (в названиях игр)
главные священные животные древних славян: гусь, бык, кобыла
(лошадь)90. Играют и в “блины”, а блин — традиционный символ
Солнца. Оно же и поминается в святочных песнях.
Солнце греет,
Солнце греет,
Да во всю землю,
Да во всю руську,
Да святоруську.
Собственно, обряды колядования, когда ряженая молодежь
ходит от дома к дому, распевая песни-колядки и собирая
дары-угощения за свое усердие, и все тексты древних игровых
песнопений насквозь космизированы. Достаточно приглядеться к
наиболее известным текстам, приводимым, как правило, во всех
сборниках русского обрядового фольклора. Вот лишь несколько
примеров, взятых наугад из рассчитанной на массового читателя
книги “Русская народная поэзия. Обрядовая поэзия” (Л.:
Художественная литература, 1984).
…Красны девушки
Сочили, искали
Иванова двора.
А Иванов двор
Ни близко ни далеко,
Ни близко ни далеко
На семи столбах;
Вокруг этого двора
Тын серебряный стоит…
Во этом во тыну
Стоит три терема
Златоверхие:
Во первом терему —
Светел месяц,
Во втором терему —
Красно солнышко,
В третьем терему —
Часты звездочки.
Светел месяц —
То хозяин во дому,
Красно солнышко —
То хозяюшка,
Часты звездочки —
Малы детушки.
Триада Солнце-Месяц-Звезды присутствует во множестве
колядок, иногда просто составляя пассивный фон
театрализованного игрища, иногда же называясь в качестве его
активных участников:
Ой, будет к тебе
Троечко гостей.
Первые гости —
Жаркое солнце,
Другие гости —
Ясен месячко,
Третие гости —
Дробен дождичек.
Здесь чувствуется позднейшее нечаянное исправление “звезд”
на “дождичек” по аналогии “часты звезды — частый дождь”.
Случается, однако, что уточнение и исправление, неизбежные в
устном народном творчестве, не модернизируют колядку, а
усиливают ее космическое содержание.
Свети, свети месяц,
Частые звезды,
Соборная церковь.
Здесь соединенные в неразрывное смысловое триединство
месяц, звезды и собор только подчеркивают соборно-космическую
значимость святочного действа.
На Коляду прославляли Зимнее Солнце-Коло, повернувшее от
зимы к лету. На Масленицу его провожали и встречали новое
весеннее Коло (Ярило нижегородских сказаний). То, что в обоих
случаях речь идет об одном и том же Коло, но в разных ипостасях
— зимнем и весеннем — доказывает бытовавший еще в прошлом
веке обычай “петь Коляду” на Масленицу. В масленичных колядках,
тексты которых сохранились, также, как и в святочных,
величаются хозяин, хозяйка и их дети, живущие в трех
златоверхих теремах и попеременно сравниваемые с Красным
Солнышком, Светлым Месяцем и Частыми Звездочками.
Архаика колядок обнаруживается еще и в том, что в их
устойчивых образах явственно проступает предшествующая эпоха
Космического яйца: в святочных песнопениях помимо
космическо-небесных светил доминируют птицы: гуси-лебеди, ясны
соколы, серы утушки. Вообще мифологические доминанты могут быть
привязаны к той или иной исторической эпохе более менее
условно. Любая из предшествующих эпох сохраняется в следующих
за ней. В результате происходит перемешивание, пересечение и
даже слияние образов, появившихся в разное историческое время.
Так произошло соединение крыльев и солнечного полета и
возникновение нового символа — Крылатого (солнечного) диска,
распространенного в Древнем Египте, Двуречье, Иране, Малой
Азии, откуда через хеттов и Византию символика в сильно
изменившейся форме попала на герб России в виде двуглавого орла
с распростертыми крыльями.
Коляда — ликующе бесшабашный праздник с элементами
карнавала. Но не всегда он был веселым и безобидным, а колядки
— шуточными, задорными припевками. Чудом сохранившаяся русская
колядка из собрания Ивана Михайловича Снегирева (1793 —
1868) — убедительное свидетельство тому:
За рекою, за быстрою, ой, колядка!
Леса стоят дремучие,
Во тех лесах огни горят,
Огни горят великие,
Вокруг огней скамьи стоят,
Скамьи стоят дубовые,
На тех скамьях добры молодцы,
Добры молодцы, красны девицы,
Поют песни колядушки.
В средине их старик сидит,
Он точит свой булатный нож.
Котел кипит горючий,
Возле котла козел стоит,
Хотят козла зарезати!..91
Приведенный отрывок недвусмысленно свидетельствует: в
древности празднование Коляды на Руси сопровождалось кровавыми
жертвоприношениями, которые постепенно были вытеснены
символическими дарами в честь Бога Колы (Коляды).
Однако у вышеприведенной колядки есть еще и окончание,
живо напоминающее сказку о сестрице Аленушке и братце Иванушке,
превратившемся в козленочка. Жалобы девушки, утопленной в
сказке ведьмой, неожиданным образом переносятся на братца
Иванушку:
Ты, братец Иванушко,
Ты выди, ты выпрыгни!
Я рад бы выпрыгнуть,
Горюч камень
К котлу тянет,
Желты пески
Сердце высосали.
Ой, колядка! Ой, колядка!
Особый интерес здесь представляет устойчивое
словосочетание “пески сердце высосали”. По объяснению
Снегирева, в нем изображено жертвоприношение, когда кровь
жертвы изливалась на специально насыпанный песок (что до
недавнего времени еще практиковалось у северных народов). Тот
факт, что жутковатая идиома превратилась в невинную поговорку,
свидетельствует, во-первых, о древности самого обряда, а
во-вторых, о перемешении в нем человеческих и животных
жертвоприношений. Сама колядка вроде бы свидетельствует о
вытеснении человеческого жертвоприношения козлиным, но из
контекста так и проступает ужас человека, обреченного на
заклание (к тому же и названного по имени). Вспомним, для
примера, что еще незадолго до испанского завоевания ацтеки
только в один праздник плодородия вырезали в качестве жертвы
Солнцу сердца у 20 тысяч (!) обреченных.
Летом 1907 года немецкий историк О.Шрадер по приглашению
российских коллег посетил Олонецкую губернию. Более всего он
был поражен архаикой одного на первый взгляд заурядного обычая:
русские крестьяне в так называемое “баранье воскресенье”,
приуроченное к Ильину дню, повсеместно резали жертвенных
барашков. Мясо заколотых животных относилось на берег озера и
варилось в 12 котлах (исключительно мужиками, женщины к
жертвенному таинству не допускались)92. Схема ритуала та же,
что и в приведенной выше колядке, разница только в приносимых
жертвах. Профессор Бреславльского университета сразу же уловил
главное: следы русского северного обряда теряются в самых
отдаленных глубинах индоевропейской древности.
Сам по себе характер жертвоприношения менялся в течение
веков и тысячелетий. Человеческие жертвы повсюду заменялись
животными, растительными плодами или иными дарами, хотя еще в
начале нынешнего века среди некоторых народностей Российского
Севера еще бытовало мнение, что человеческая жертва намного
действеннее животной. Русский фольклор также хранит память о
трагических ритуалах. В былине о Садко разбушевавшуюся морскую
стихию пытаются умилостивить путем принесения жертвы по жребию,
который, как известно, достался самому Садко.
Из поколения в поколение, из года в год — и так на
протяжении многих веков да и тысячелетий — колядующие внушали
каждому хозяину, что его дом — частица Вселенной. Так как семь
столбов символизируют семь древнеарийских священных небес), что
все люди — в родстве с Солнцем, Месяцем и частыми звездами. И
та звезда, которую несли в обязательном порядке впереди группы
ряженых песенников, лишь после введения христианства стала
называться Вифлеемской звездой (слабая смычка с новым для
древних славян праздником Рождества). А до этого она
олицетворяла древнее Божество — Коло, в честь которого пелись
колядки и отмечался самый праздник Коляды. А рукотворный лик
Колы — расписной круг с зубцами одинаково соответствовал и
Солнцу, и звездам (одним из древних народных названий Полярной
звезды, главного ориентира северного неба, было Кол,
сопряженное с именем Бога Колы).
В архаичном миропонимании не только славян, но и прибалтов
(например, латышей) Солнце зачастую имеет женский род.
Древнерусское женское название Солнца — Солонь встречается в
самой древней из дошедших русских рукописных книг —
Остромировом евангелье (в современном языке известно
малоупотребительное слово “посолонь”, что означает “по
Солнцу”). По русским народным поверьям, Солнце, возвращаясь из
зимы в лето, надевает праздничный сарафан и кокошник, что
наглядно свидетельствует о женской принадлежности (об этом же
говорит популярная загадка: Что такое: красная девушка в окошко
глядит? — Солнце).
В тайных и, несомненно, древнейших заклинаниях великороссы
обращались к дневному светилу: “Матушка, красное солнце!”
Сохранилась в записи XIX века значительная по своему
космическому мироощущению песня липецкой девушки (Тамбовская
губерния), которая перечисляет свою астрально-космическую
родословную, подчеркивая неотделимость человека от Вселенной:
Мне матушка — красна Солнушка,
А батюшка — светел Месяц,
Братцы у меня — часты Звездушки.
А сестрицы — белы Зорюшки.
Тема — достаточно распространенная в русской обрядовой
поэзии. Купальская песня крестьян Смоленской губернии доносит
до нас ту же архаику древнего космического мировоззрения, когда
человек мыслил себя полноправным членом небесно-космической
семьи.
А я роду хорошего…
А я роду богатого…
А мой батька — ясен месяц…
Моя матка — красное солнце…
Женская природа Солнца легко прослеживается и в сказочном
образе Царь-девицы. Она — всесильная солнечная дева (в сказке
Ершова “Конек-горбунок” она — сестра Солнца); живет за
морем-океаном или огненной рекой; владеет чудесным дворцом, из
окон которого видна вся Вселенная; от ее взоров нельзя
спрятаться ни в облаках, ни на суше, ни под водой. Другое ее
имя — Царевна Солнце. По старым русским представлениям Солнце
(Солонь) находится в брачных отношениях с Месяцем. Если в
сказках и песнях говорится: звезды — дети, Солнце (мать) и
Месяц (отец), то в более общем плане это означает: звезды
возникли из световой стихии, олицетворением которой выступали
самые яркие (светлые) небесные объекты — Солнце и Месяц.
Один из вариантов произнесения (и написания) древнего
слова “солонь” — “солунь”. Высказывалось интересное
соображение, что здесь объединены два брачующихся Божества:
Солнце + Луна (Со + лунь) = Солунь. Звезды — дети, рожденные
от этого брака. Стойкие дохристианские представления о
космических семейных узах не в силах были искоренить никакие
последующие религиозные доминанты. Через обрядовую поэзию,
святочные песни, бесхитростные на первый взгляд стишки
неискоренимое языческое миросозерцание дожило до наших дней в
форме колядок:
Что светел-то месяц —
А и наш-то он.
Как и красно солнце —
Хозяюшка его.
Как и часты звезды —
Его детушки…
Древний брачный символ двух светил Солнца и Месяца —
пронизал века и тысячелетия и поныне живет в русском
декоративном искусстве.
Семейно-генетическая связь между людьми и небесными
светилами прослеживается в русском фольклоре в обратном
направлении. В записанной И.А.Худяковым в Нижегородской
губернии сказке Луна и Звезды выступают как дети, их похищают
Духи-Вихрии и уносят на небо в серебряный и золотой дворцы,
откуда их освобождает брат Иван-царевич с помощью Царь-девицы,
олицетворявшей Солнце, и 12-главого Змея. Интересно, что это
одна из немногих (если не единственная) русских сказок, где
Змей выступает в качестве положительного персонажа — не как
злобный антагонист главного героя, а как его помощник, хотя в
мифологической традиции в целом змей (дракон) обычно наделяется
чертами мудрости и в конечном счете восходит к
творяще-упорядочивающему космическому началу.
Память о древнейшем солярном культе, восходящем к
гиперборейским временам, прочно запечатлелась в ритуале
русского северного хоровода (впрочем, не только русского и не
только северного). Закодированная солнечная символика и
мантрика оказалась столь живучей и неуязвимой по той простой
причине, что ее как-то упустили из виду многочисленные
религиозные, идеологические и политические конкуренты,
покушавшиеся прежде всего на вербальные (словесные) формы
народного мировоззрения (без особого успеха, правда) да
материальные воплощения древних культов. Вот почему и поныне,
как много тысячелетий тому назад, на Русском Севере водят все
те же архаичные хороводы, главный смысл которых —
бессознательно выразить свое почтение к языческому Богу Солнца
— Коле.
Вот как выглядит этот древний ритуал в современном
исполнении в Мезенском крае близ Белого моря. Две девушки —
хозяйки праздника — ставят остальных девушек в ряд друг за
другом и связывают их платками. Впереди ставятся запевалы,
которых иногда приглашают из других деревень. Затем девушки
обходят кругом всю деревню, обязательно по движению Солнца.
Запевалы поют три строго определенные “круговые” песни,
исполнявшиеся только раз в году, в этот праздник; остальные
девушки идут молча и только красуются. После “круга” начинается
всеобщее исполнение игровых хороводных и плясовых песен93.
От имени Колы-Солнца произведено и русское слово
“колокол”. Это священное рукотворное ритуальное изделие испокон
веков известно среди народов Евразии. Сохранились доподлинные
свидетельства арабских авторов об использовании славяно-руссами
колоколов задолго до принятия ими христианства. Так, Аль-Масуди
в своих “Золотых лугах” сообщает о славянах-солнцепоклонниках:
“Они имеют многие города, также церкви, где навешивают
колокола, в которые ударяют молотком”94. Жаль только, что
арабский географ не говорит, что это были за церкви (и в честь
какого Бога звонили там колокола).
Употребленное здесь в переводе слово “церковь” абсолютно
неясного происхождения. Этимологи пытались объяснить его,
опираясь на греческую лексику, — успехом это не увенчалось.
Между тем в русском слове “церковь” — “-овь” — явное
окончание (ср.: “кровь”, морковь, “свекровь” и др.). В таком
случае “церк” — всем хорошо известный “цирк”, то есть “круг”
(с чередующимися “и” и “е”). И сразу все становится на свои
места: понятие “церковь” дохристианского происхождения и
первоначально означало “округлый храм”, “круговое капище”.
Раскрытые археологами древнеславянские святилища как раз и
представляют собой такие огороженные по кругу сооружения —
цирки (рис. 141). Кроме того, напомним: античные источники
сообщают о существовании в Гиперборее сферических (!?) храмов.
Наконец, нельзя еще раз не напомнить, что славяно-русские
святилища-цирки (церкви) в проекции сверху представляют собой
огромный солярный знак или и изоморфны египетскому и
древнекитайскому иероглифам, обозначающим “Солнце”.
В народном космическом мировоззрении древнее имя Колы было
перенесено на другие космические объекты и Вселенную в целом.
Так, в переводе XV века [Псевдо] Дионисия Ареопагита
космическая небесная сфера именуется: “огньственная и
боговидная Кола”. С незапамятных времен именем Колы прозывалось
в народе созвездие Большой Медведицы (другие тотемные названия
— Медведь и Лось), а также самый главный и ярчайший компонент
Малого Ковша — Полярная звезда. Именно к привычным народным
названиям звездного неба прибегает Афанасий Никитин,
обнаруживший в далекой Индии иное расположение знакомых
созвездий: “Во Индеи же бесерменской, в великом Бедере смотрил
есми на Великую ночь на Великий же День: Волосыни да Кола в
зорю вошли, а Лось головою стоит на востоке” (текст приводится
по “Русской хрестоматии” Федора Буслаева).
Всеобъемлющее космическое содержание понятия Колы
естественным образом обусловлено его первоначальными
значениями: “колесо”, “воз”, “телега”, “колесница” и связанными
с ними Космическим Быком (Коровой) и Космическим Конем (о чем
речь пойдет ниже). Кроме того, понятие Колы всегда обозначало
также “круг” и “круговорот” и в этом смысле символизировало
необратимое течение времени, замкнутые циклы природных явлений,
смену времен года и человеческих поколений, циклическую
повторяемость в жизни людей95.
Вселенская закодированность природных циклов наложила
неизбежный отпечаток на всю круговую символику и, в частности,
на обрядовые венки, неотделимые от истории мировой
культуры, любых эпох и народов. В венках из цветов, трав
листьев и веток естественным образом соединилась символика
вечного возвращения растительной жизни и небесно-космического
круговорота, тайна жизни и тайна смерти. Магические функции
венков чрезвычайно разнообразны: величальная (увенчание головы
победителя или надевание цветочной гирлянды на шею);
дожиночная, связанная с завершением сбора урожая; свадебная
(откуда возникло само понятие “венчание”); погребальная
(похоронные венки, надеваемые на усопшего или возлагаемые на
могилу) и т.д.
Магический смысл имеет уже сама форма венков — круг, тор,
колесо, что полностью соответствует магической семантике
Солнечного Коло и распространяется на другие круглые предметы с
отверстием посередине: кольца, обручи, звенья цепи, навершие
ключей, выпечку — калачи, бублики, баранки и т.п. С
оберегательными свойствами круга связано множество древних
ритуалов: очерчивание кругом как защита от невзгод и несчастий,
доение или процеживание молока сквозь венок, а также
пролазание, протаскание, наблюдение, переливание, умывание, еда
и питье — и все через венок.
Вера славян в волшебную силу венка наглядно проявляется в
их полифункциональном использовании в архаических празднествах
— святочных, масленичных, троицких, купальских. Так,
купальские венки — неотъемлемый атрибут языческих игрищ.
Сплетенные венки, в том числе — из дубовых или кленовых
листьев — надевали на голову; на заключительном этапе обряда
их чаще всего уничтожали: сжигали на костре, бросали в воду, в
колодец, забрасывали на дерево, относили на кладбище. Часть
венков сохраняли, используя затем для лечения, защиты полей от
градобития, относили в огороды против вредителей. Повсеместно
практиковалось гадание по венкам: их бросали в реку и по
движению в воде пытались узнать судьбу; оставляли на сутки во
дворе, примечая, чей венок завянет (тому грозит несчастье);
подкладывали на ночь под подушку, чтобы увидеть вещий сон.
Купальские венки, как и троицкие, использовались для защиты
дома, скота, посадок: их вешали над дверями, клали на грядки,
надевали на рога коровам “против ведьм” и т.д. и т.п.96.
Архетип Космического древа, олицетворяющего вечно
возрождающуюся потенцию Вселенной, столь же древен, как и образ
Космического колеса. Но если последнее только фиксирует
повторяемость и цикличность вселенских событий, то растение
раскрывает их во всем многоцветии и развитии. Колесо лишь
монотонно вертится или катится, дерево же появляется из семени,
растет, обретает сложную и постоянно меняющуюся структуру
(корни, ствол, ветви, листва, плоды) и наконец умирает,
оставляя после себя потомство. Древо — зримый символ развития,
чья древность доказывается степенью распространенности на всех
континентах Старого и Нового Света (рис. 142, 143) (в отличие
от последующих эпох, связанных с образами Космической коровы и
Космического коня, о которых индейцам обеих Америк ничего не
известно, поскольку они переселились в Новый Свет задолго до
начала одомашнивания лошадей и крупного рогатого скота, а
бизон, как известно, одомашнен не был).
Заведомо неполная схема разделения начальных этапов
развития общества по векам: Каменный, Бронзовый, Железный (а
также легендарные — Золотой, Серебряный, Медный), вне всякого
сомнения, должна быть дополнена и “Деревянным” (“Дендрическим”)
веком. К сожалению, дерево — материал недолговечный, поэтому
вещественных памятников от той далекой эпохи сохранилось мало.
Нетленными оказались лишь духовные памятники, закрепленные в
памяти народа в форме кодированных текстов, передаваемые от
поколения к поколению. Среди них и мифологема Космического
древа.
По древнетибетским мифологическим представлениям,
известным как добуддистская “религия бон”, изначально в мире
существовали одни только деревья и не было животных. Символ
всего живого — Космическое древо — прорастало сквозь три
главных мира — царство Богов, земную область людей и нижний
мир духов, — соединяя Вселенную в неразрывное целое97. Здесь
налицо абсолютизация своего рода дендрической картины мира,
которая, надо полагать, соответствовала определенной стадии
развития человеческого общества.
Образ Мирового (Космического) древа проходит через историю
всех древних цивилизаций — древнеиндийской, древнекитайской,
древнеегипетской, шумеро-аккадской, ассиро-вавилонской,
хеттской, древнееврейской, древнеиранской, ацтекской, инкской.
Этот же символ сопровождает верования и миропредставления
многих оседлых и кочевых народностей Евразии, островитян
Полинезии, Индонезии, индейцев обеих Америк и некоторых
аборигенов Африки. В русском космическом миросозерцании древо
жизни трансформировалось в фольклорный образ дуба, растущего на
острове Буяне (символе Гипербореи) посреди Океана-моря. “На
Море-Океане, на Острове Буяне стоит дуб зеленый (вариант: ни
наг, ни одет)… — таков зачин многих русских заговоров и
сказок.
Практически у каждого народа имеется изображение Мирового
древа, или Древа жизни (что в нашей интерпретации одно и то
же). Богатейший иллюстративный материал — почти тридцать
рисунков и фотографий, заимствованных из культурного наследия
разных эпох и цивилизаций всех континентов земли, дается в
энциклопедии “Мифы народов мира” (статьи “Древо мировое”,
“Древо жизни”, “Древо познания”).
Одним из самых ранних изображений Мирового древа на
территории нашей Родины, относящимся еще к эпохе Гипербореи,
является, пожалуй, один из петроглифов Онежского озера. Рисунок
объединяет сразу два космических сюжета: миротворящую птицу
(гуся или лебедя) и жизнедарящее древо. Этот лебедь, сидящий на
древе, и его глубочайший вселенский смысл могли бы вполне стать
символом древнего космизма, предшествовавшего
философско-научному.
Есть свои изобразительные традиции и у русского народа.
Древо жизни (Мировое древо) — излюбленная тема русских
вышивальщиц, которые знать не знали об истинном содержании
замысловатого узора. Но передаваемый от поколения к поколению
незыблемый мифологический код позволяет расшифровать сложный
орнамент, объединяющий Жизнь, олицетворяемую самим древом, и
Космос, представленный многочисленными и разнообразными
солярно-астральными знаками.
Истинное назначение символа мирового древа раскрывается в
“Слове о полку Игореве”, где поминается вещий Боян, который
“растекался мыслью по древу”. Хотя существуют десятки
разнообразных интерпретаций данного образа, — истина,
по-видимому, все же заключается в буквальном толковании
“растекания мысли по древу”, если принять, что символ древа —
опорный образ мысли, помогающий сказителю или прорицателю
воссоздать закодированный скрытый смысл. Точно так же сибирский
шаман, у которого мировое дерево рисуется на длиннополом
костюме, сшитом из шкур (а эпитет Бояна — вещий, то есть
“ведающий, владеющий тайным, колдовским знанием”, напрямую
сближает его с древними языческими жрецами и шаманами), впадал
в экстаз, сообщает загипнотизированным слушателям о своем
путешествии (полете) по стволу и ветвям древа в скрытые,
недоступные непосредственному созерцанию миры (рис. 144).
Собирательный образ Космического древа в представлении
всех славянских народов рисует древнее предание, сохранившееся
среди южных славян. Вот оно:
“Ось мира есть святое дерево — ясень. Его высокая вершина
превышает горные вершины и шесть небес и поднимается до
седьмого неба, по которым в своих светлых палатах пребывает
верховный Бог Сварун [Сварог. — В.Д.]. Насколько
вершина ясеня, дерева мира, высока, настолько корень его
глубок; корни его простираются по всему подземному царству
Чернобога. Корень его четверолапый: один корень идет на юг,
второй — на восток, третий тянется к северу, четвертый — к
западу. Под ясенем простирается земля. Мелкие сережки в его
ветвях — солнце, месяц и звезды. Так ясень связывает подземное
царство, землю и небо. Из-под дерева мира бьет ключ чистой,
живой воды, которая оздоровляет и воскрешает из мертвых. У
ключа сидят три предсказительницы, верные прислужницы. Одна
знает, что было, другая — что будет, а третья — то, что есть.
Они решают, чему быть. Больше того — определяют всякому его
судьбу: хорошую или плохую. Так они, обещая и жизнь и смерть,
трудятся над возникновением жизни”98.
В поэтической форме космический смысл, закодированный в
мифологеме Мирового древа, проникновенно раскрыл Вячеслав
Иванов:
Так Древо тайное растет душой одной
Из влажной Вечности глубокой,
Одетое миров всечувственной весной,
Вселенской листвой звездноокой:
Се Древо Жизни так цветет душой одной.
Но еще Гоголь в “Вечерах на хуторе близ Диканьки”
напоминал: “Есть где-то, в какой-то далекой земле, такое
дерево, которое шумит вершиною в самом небе, и Бог сходит по
нем на землю ночью перед светлым праздником…” Здесь Мировое
древо представлено как космическая дорога Богов.
Множество подобных легенд собрано и опубликовано
А.Н.Афанасьевым во 2-м томе “Поэтических воззрений славян на
природу” — от устных сказаний до письменных апокрифов. В
апокрифической беседе Панагиота с Фрязином Азимитом (по
рукописи XVI века) космическое мировое древо описано следующим
образом: “А посреди рая древо животное, еже есть божество, и
приближается верх того древа до небес. Древо то златовидно в
огненной красоте; оно покрывает ветвями весь рай, имеет же
листья от всех дерев и плоды тоже; исходит от него сладкое
благоуханье, а от корня его текут млеком и медом 12
источников”.
Молочный источник (река) около огненного златовидного
древа, достигающего небес, — это смутный намек на Млечный путь
— звездный Стержень видимого Космоса — и одновременно
воспоминание о Стране Блаженных — Гиперборее. По убеждению
представителей европейской мифологической школы в
фольклористике, к которой принадлежал Афанасьев, — мировое
древо вообще является символом небесно-космической иерархии
мира. Оно повернуто кроной к земле, а ствол и корни уходят в
неоглядные дали Вселенной (рис. 145). Видимая вершина, с точки
зрения мифологов, — это доступные земному наблюдателю тучи и
облака. Мнение достаточно распространенное, в XIX веке оно
доминировало. Но традиции подобных взглядов уходят в самые
глубины народного миросозерцания. Один из самых известных и
древнейших русских заговоров гласит: “На море на Океане, на
острове на Кургане стоит белая береза, вниз ветвями, вверх
кореньями”. Имеется значительный соблазн интерпретировать
причудливый образ представленным из Космоса. Сверху с точки
зрения космонавта (тем более неземлянина) деревья
представляются перевернутыми: ближе к наблюдателю находятся
ветви и крона, дальше — корни; отсюда образ — корнями вверх
(хотя верх и низ с космической точки зрения — понятия сугубо
относительные).
В действительности же смысловая нагрузка, закодированная в
символе мирового древа, является совершенно иной. Мировое древо
служит обозначением космического жизненного процесса,
направленного из прошлого через настоящее в будущее. Корни
такого древа — в прошлом, а крона в настоящем; вот почему из
быстротечного “теперь” оно представляется растущим вверх (на
самом деле — уходящим вглубь).
Следовательно, мировое древо — код для обозначения
временных процессов, суть которых невозможно выразить на языке
Евклидовой геометрии; сам же трехмерный (объемный) или
двухмерный (изобразительный) образ мирового древа — символ,
опорный образ мысли, помогающий человеку проникнуть в суть и в
глубь объективной реальности. В наибольшей степени это
относится к явлениям жизни, которые и не обрисовать иначе, как
в форме пространственно-плоскостного (или объемного) образа.
Потому-то оно и именуется древом жизни.
Устойчивый этот образ, проходящий через историю всех эпох
и миросозерцания всех народов, получал и философскую
интерпретацию. В частности, неоплатонистская концепция эманации
[истечения] однозначно связывает явление активности жизни и
понятие первожизни с образом древа. “…[Представляй себе]
жизнь огромного древа, обнимающего собою все, в то время как
начало его пребывает везде неизменным и нерассеянным по всему
[древу] и как бы расположенным в корне. Это начало, стало быть,
с одной стороны, дает древу всеобъемлющую многообразную жизнь,
с другой же стороны, остается самим собой, будучи не
многообразным, а началом многообразия [жизни]”99.
Вообще же понятие эманации для славяно-русского
мировоззрения не является инородным заимствованием. Напротив,
эманация представляет собой коренной принцип древнейшей
славянской религии. Это особо подчеркивалось еще
Н.И.Костомаровым в ранней его работе “Славянская мифология”100,
не потерявшей, впрочем, своей историко-методологической
актуальности и по сей день.
Представить эманацию наглядно чрезвычайно трудно,
поскольку органы чувств фиксируют не сам процесс, а лишь
некоторые его результаты. Однако в сознании имеются механизмы
для воссоздания интегративных схем мирового
эманационно-жизненных явлений, так как человек сам есть феномен
и венец жизни. Делается это, как правило, с помощью устойчивых
и закодированных образов, вроде древа жизни. Но имеется еще
один канал, хорошо знакомый и доступный каждому, позволяющий
непосредственно соприкоснуться с процессами, по сути своей
являющимися эманационными. Это — музыка, музыкальная гармония,
музыкальный лад.
Даже если взять простейшую мелодию, то последовательное
соединение во времени различных звуков дает картину
гармонического явления, проистекающего из глубины души (при
творении музыкального произведения или мысленном его
воспроизведении), голоса, музыкального инструмента или их
совокупности (оркестра). При этом речь не идет о процессах
чисто физических (звуковые колебания в виде упругих волн) или
физиологических (работа голосовых связок в сочетании с
дыханием). Никакими колебаниями молекул (или атомов),
физическим описанием движения звуковой волны невозможно
раскрыть (или воссоздать) сущность музыкальной гармонии, ее
восприятие в форме целостного музыкального образа или
творческого акта, приведшего к его созданию. Все это возникает
на иных природно-духовных уровнях, соединяется на иных
невещественных принципах и прорывается в обыденный мир по
неизвестным современной науке каналам. В песне данный процесс
соединен со словом. Да и само слово имеет то же космическое
происхождение, что и музыка.
Древние мыслители Запада и Востока учили о космической
сущности музыки и ее влиянии на структуру Космоса. Стройная и
последовательная теория о космической природе музыки
существовала в Древнем Китае. В известном памятнике “Люйши
чунцю” (III в. до н.э.) говорится о космогоническом процессе,
порождающем первозвук, который возникает при образовании неба и
земли, возникновении Космоса из Хаоса. При этом звук, или
звуки, рождающиеся в самый момент космогенеза, а затем
сопутствующие каждому новому циклу космического времени,
гармоничны с момента своего зарождения, образуя мелодию и
музыку. Телом же музыки является космический эфир101.
О музыкальной гармонии небесно-космических сфер учили
пифагорейцы и средневековые чернокнижники. Величайший русский
композитор конца XIX — начала ХХ веков Александр Николаевич
Скрябин (1872 — 1915) считал, что музыка пронизана
космическим звучанием и что посредством музыки человек способен
проникнуть в глубочайшие тайники Космоса.
Это подтверждается и данными современной науки, согласно
которым любые музыкальные инструменты являются голографическими
воспроизводящими устройствами и через их посредство
воспроизводится как общая голограмма Вселенной, так и ее
отдельные голографические матрицы102. Другими словами, музыка
напрямую связывает слушателей с Космосом и его гармонией.
Сказанное относится к сущности и ритмике танца. Известный
английский физиолог и исследователь искусства Х.Эллис трактовал
танец как часть космического целого и проявление
общей гармонии Вселенной: “Мы совершенно правы, когда
рассматриваем не только жизнь, но и всю Вселенную как танец”.
Танец, по Эллису, “это внутреннее и совершенно определенное
проявление общего ритма, того самого общего ритма, которому
подчиняется не только жизнь, но и вся Вселенная, если, конечно,
можно позволить себе так именовать сумму тех космических
влияний, которые доходят до нас из Вселенной”103. К этому
необходимо добавить, что всякий танец сопровождается мощным
выделением энергии, и эти групповые или индивидуальные
энергетические “всплески” напрямую корреспондируются с
энергоинформационным полем Вселенной.
Итак, Космос и Жизнь нераздельны. А потому нераздельны
жизнь и музыка, жизнь и песня. Когда говорят: душа или сердце
поет, — подразумевается, что в этом песнопении проступают
черты космической гармонии. Само понятие “музыкальный лад”
несет космический отпечаток, ибо в русском языке и в
древнерусском понимании понятия “лад” и “космос” тождественные.
Тождественность Жизни и Космоса символизирует мировое древо.
Следовательно, оно же символизирует неразрывность триады-кода
“космос-жизнь-песня (музыка)”. Недаром говорят: русская душа —
как русская песня. Русская душа космична потому, что космична
русская песня. И наоборот: русская песня космична потому, что
космична русская душа.
Поклонение деревьям в далеком прошлом также было
неотделимо от народной музыки, песнопений и обрядовых танцев.
Отголоски некоторых из стародавних традиций сохранились и
поныне: они живут, например, в украшении елок (изредка — и
иных деревьев) на Рождество и Новый год.
Обычай украшать деревья и приносить им жертвы уходит
своими корнями в доарийское прошлое и существовал у многих
народов разных континентов. Древние руссы, например,
поклонялись дубам, обвешивали их стрелами, кусочками хлеба и
мяса. По свидетельству византийского императора Константина
Багрянородного, на острове Хортица у днепровских порогов рос
один из таких священных дубов — объект обязательного
поклонения для русских, спускавшихся вниз по Днепру. Здесь,
помимо даров, приносили в жертву живых петухов104. Известно
также, что петух как провозвестник Солнца нередко само это
дневное светило и олицетворял. Такое сугубо языческое
представление сохранялось на протяжении многих тысячелетий и
просочилось даже в христианскую литературу. В определенной мере
об этом свидетельствует соловецкий апокриф XIV века “О всей
твари”, где поминается космическо-солнечный кур (петух) с
головой до небес: “Есть кур, ему же глава до небеси, море до
колена. Егда же солнце омывается в Кияне, тогда же Акиян
всколебается и начнут волны кура бить по перью, — он же
<…> речет кукареку”105.
Вообще же петух — тотемно-магическая птица и несет
двойную нагрузку — положительную и отрицательную. С одной
стороны, его крик прогоняет нечистую силу и вредоносные ночные
призраки; с другой стороны, петух сам может навлечь беду, если
не соблюсти некоторые обязательные условия (например, нельзя
долго держать одного и того же петуха, его обязательно нужно
через год-другой зарезать, иначе непременно случится несчастье
в доме (пожар), в семье (болезнь), с хозяином (смерть) и т.д.).
Священный дуб славян, кстати, сохранился до нынешних
времен и является мемориальным памятником историко-культурного
заповедника на острове Хортица. Что касается магической триады:
“дуб-петух-небо”, то она закодирована в известной русской
сказке о петухе и жерновках (сборник Афанасьева, No 188).
Обронил старик желудь, и вырос из него мгновенно до самого неба
исполинский дуб. Влез старик по волшебному дубу на небо
(олицетворяющему Вселенную), походил по нему и нашел петушка
(возможно, в данном конкретном случае олицетворяющем Солнце).
Петушок дарит старику волшебные жеровки, способные накормить
кого угодно, а затем спасает их от похитителя. Сам петушок тоже
волшебный: он и в огне не горит, и в воде не тонет.
Поклонение дубам — древнейшая индоевропейская традиция,
распространенная повсеместно, где произрастали эти лесные
великаны и долгожители. Из античной истории и поэзии хорошо
известна священная дубрава Зевса Додонского. Додонский оракул
был основан пришлыми пеласгами в Эпире на севере Балканского
полуострова (почему Гомер и называет Зевса Пеласгийским), но
вскоре приобрел всеэллинскую значимость106. О нем с величайшим
почтением говорится в “Илиаде”. Додонские жрецы предсказывали
судьбу и предначертывали линию жизни по шелесту листьев
священного дуба. Именно в покорности додонским прорицаниям
упрекает скиталицу Ио Прометей в Эсхиловой трагедии:
Там шелесом чудесные дубы
Тебе вещали прямо без загадок,
Что Зевсовою будешь ты женой…
Кстати, память о Додоне сохранилась и в русском фольклоре
и его использовал Пушкин в “Сказке о золотом петушке”,
наименовав так злополучного царя. В действительности царь Додон
— это более чем смутное и сильно видоизмененное воспоминание о
былом владыке — Зевсе Додонском.
Но дуб — лишь одно из священных деревьев русского народа.
Своеобразным символом России выступает белая береза. С березой
связан и главный весенне-летний праздник. С момента введения на
Руси христианства он приурочивается к Троице (пятидесятый день
после Пасхи). Последняя (седьмая) неделя после Пасхи
именовалась Семиком и на нее приходились так называемые зеленые
святки. Именно этот краткий период характеризуется самым
богатым циклом песен, игр, хороводов, гаданий, предсказаний.
Одна из самых знаменитых русских народных песен “Во поле
березонька стояла” с повтором:
Некому березку заломати,
Некому кудряву заломати, —
относится именно к семикско-троицким хороводным песням. Их
христианская номинация чисто условная. На самом деле это самый
что ни на есть древнеязыческий праздник. “Березку заломати”
требовалось для того, чтобы сломать (иногда ломалась только
макушка) и принести в дом, украсить его снаружи и внутри. Или
чтобы поставить на видном месте и украсить лентами, бусами,
платками. Или походить с ней по улице. Устраивалась и трапеза,
главным блюдом была яичница, она символизировала в
неосознаваемой форме древние забытые представления о
Космическом яйце и Солнце, которое символизировал желток.
Гораздо чаще березку украшали прямо в лесу. И там же
одновременно завивали и развивали ее ветви (откуда один из
припевов “Дубинушки”: “Разовьем мы березу, разовьем мы
кудряву”). Девушки плели венки и гадали о будущем. С утра до
ночи водились женские хороводы. Праздник был исключительно
женский, уходящий своими корнями в матриархальную старину;
мужчины к нему и близко не подпускались, лишь позднее нравы
несколько смягчились. Праздновалось само таинство жизни,
носителем которого являлась женщина. И березка символизировала
это таинство, выступая как подлинное Древо жизни.
Пик неформальных семикско-троицких празднеств приходился
на Духов день. Вопреки общеизвестным религиозным истолкованиям,
именно в этот день до предела обнажалась подлинная подоплека
древних языческих обрядов и их ярко выраженная
сексуально-оргиастическая сущность. До недавнего времени
истинный смысл троицкой обрядности был известен ограниченному
кругу людей: непосредственным участникам, наблюдателям и
этнографам-фольклористам. Последние, однако, не могли
опубликовать собранные сведения из-за их откровенной “срамоты”.
Лишь в самое последнее время в печати стали появляться тексты
языческого происхождения, записанные в Смоленской, Калужской и
других областях107.
Срамные троицкие песни, исполняемые исключительно
женщинами, носили вызывающе похабный характер и сопровождались
плясками со столь же выразительной жестикуляцией. О
матриархальных пережитках свидетельствует также и непременное
изготовление чучела бабы с подчеркнуто большими грудями. Оно
делалось из двух березок, обряжалось в платье, украшалось
лентами и в долгом шествии с песнями и танцами относилось к
реке, раздевалось и топилось. Это языческое шествие с трясучкой
и ловлей мужчин (!) во многом напоминает аналогичные ритуальные
действия, устраиваемые во время античных дионисий и вакханалий.
В синтетическом образе греко-римского Диониса-Вакха —
Бога вина и веселья — отчетливо прослеживается и дендрическая
(древесная) сущность этого общеиндоевропейского культа.
Сохранились многочисленные и подробнейшие свидетельства о
разнузданных народных празднествах в его честь. Несмотря на
более чем прохладное отношение со стороны официальных властей и
жречества, дионисии и вакханалии были чрезвычайно популярны и
живучи в среде широких масс. Традиции прадионисийской культуры
с непременными элементами карнавальности сформировались задолго
до появления прапредков эллинов и италийцев в Средиземноморье и
до последнего времени обнаруживались и в славяно-русских
обычаях.
Дионис — один из самых поздних Олимпийских Богов. К сонму
небожителей он был приписан едва ли не самым последним и с
трудом вписался в сложившуюся структуру религиозных верований.
По версии позднейших мифографов, рождение Диониса — случай из
ряда вон выходящий. Неистощимая на изощренную месть ревнивая
Гера решила извести Семелуочередную пассию любвеобильного Зевса
— и надоумила доверчивую фиванскую царевну попросить владыку
Олимпа явиться перед ней во всем своем божественном величии.
Зевс предстал перед возлюбленной, которая была уже на шестом
месяце беременности, в клубке сверкающих молний и вмиг
испепелил ее. Недоношенного ребенка владыка Олимпа успел
выхватить из пламени и зашить к себе в бедро. Через три месяца
родился здоровый сын — будущий Бог Дионис.
Между тем к моменту складывания Олимпийской религии и ее
временного торжества культ Диониса был уже чрезвычайно
распространен в Малой Азии да и по всему Европейскому
континенту. Правда, имя у Бога было иное: “иноименный
Пра-Дионис”, как нарек его Вячеслав Иванов во всемирно
известной монографии, посвященной данной проблеме.
Что же отличает индоевропейского Пра-Диониса от
эллинистического Вакха? Дионис-Вакх — классическое Божество,
связанное с вином и виноградом как главным продуктом виноделия.
Однако виноград произрастает исключительно в теплолюбивых
странах. В северных же регионах в культ был возведен его
дендрический коррелят — плющ. Судя по всему, в символике
прадионисийства и дионисийства плющ появился гораздо ранее
виноградной лозы. Им обвит священный посох Диониса, увенчанный
сосновой (или еловой) шишкой и именуемый тирсом (рис. 146).
Тирс в отдельности также являлся объектом поклонения и
символизировал стилизованный возбужденный фаллос. В Древней
Греции повсеместно распространено было примитивное изображение
Диониса Дендрита в виде фаллоподобного деревянного столба —
символа плодородия. В русском фольклоре память об этом обычае
сохранилась в известной присказке-докуке: “Жил-был царь, — у
царя был двор, — на дворе был кол, — на колу мочало… Не
начать ли сказку сначала?” Старожилы глухих уголков северного
края свидетельствуют, что у местных охотников, промышляющих
вдали от посторонних глаз, и по сей день сохранился обычай
ставить где-нибудь на лесной заминке деревянный столб —
олицетворение тайных плодородных сил, способствующих удачной
охоте. Дионис, как и Гермес, — итифаллическое Божество
(“итифаллический” означает “относящийся к прямостоящему
фаллосу”). Только Гермес выражал возбужденный фаллос в камне
(гермы и менгиры), а Дионис — в древовидном посохе (тирс и
обтесанный кол посреди двора). Можно предположить, что в
архаическую эпоху древней истории каменная и деревянная
атрибутика соответствовала различным родоплеменным и общинным
тотемам.
Впоследствии каменная и деревянная специфика тотемических
культов сошла на “нет”, в ряде случаев произошло слияние одних
и тех же функций, в частности — Гермеса и Диониса. Так, на
острове Делос сохранились остатки храмового комплекса в честь
Диониса-Итифаллического. Изваяние — чисто символическое — в
виде гигантского фаллоса, водруженного на отесанный постамент,
на котором сохранился еще и рельеф в виде птицы с фаллоподобной
головой108. Скульптура сильно повреждена: все относящееся к
фаллическому культу было безжалостно уничтожено как
несовместимое с идеологиями новых религий — христианства и
ислама — по мере их победоносного распространения в
Средиземноморье, Западной, Восточной и Северной Европе, на
Ближнем Востоке и во всем мире.
Характернейшая отличительная черта дионисийского культа —
необузданные оргии с бесконтрольно-сексуальным финалом (на Руси
это именовалось “свальный грех”). Кроме того, в античной
Греции, Риме и подвластных им странах дионисии и вакханалии
сопровождались неумеренным винопитием. Сверх того, особенно
там, где виноград не произрастает, опьянение достигалось
наркотическим путем. К наркотикам примешивался и плющ, который
был возведен в ранг обожествленного растения. Он же выступал
одним из основных эпитетов и даже синонимов Диониса: сказать
Дионис и Плющ считалось одним и тем же.
Однако воздействие снадобья, приготовленного с примесью
плюща, было во много раз сильнее и опаснее, чем вина. Человек
попросту безумел, терял рассудок и контроль за своими
поступками, превращался в кровожадного убийцу. Шествия и
радения одурманенных наркотиком толп сопровождались дикими
конвульсиями и бессвязными выкриками, преследованием и
растерзанием всего живого.
Все вышесказанное наводит на единственно возможное
предположение, что корневая основа “кор” в однокоренных словах
“корова”, “корочун” и “коровай” связана по смыслу и
происхождению с корневой основой “хор”, где “к” и “х” —
трансформирующиеся согласные звуки. Это доказывают и варианты
русского слова “хоровод” — “коровод” (В.Даль) и “корогод”
(М.Фасмер), означающий круговой танец (ср. “корона” —
кольцеобразный головной венец, от латинского слова, означающего
“венок”). Ну, а как уже говорилось выше, в древнеславянских
обрядах хороводы были связаны с культом Солнца; и один из
Солнцебогов именовался Хорсом.
Допустимо также провести параллель между русским понятием
“корова” во всех его мифологических и обрядовых смыслах, с
одной стороны, и, с другой стороны, одним из имен греческой
Персефоны — Богини царства мертвых, дочери Зевса и Деметры,
супругой Аида. Второе, не менее известное имя Персефоны —
Кора, что дословно означает “девушка”, “дева”, “девственница”.
Здесь напрашивается прямая аналогия с нарицательным именем
русской невесты — “корова” и первоначальным смыслом имени
греческой Коры — “дева-девственница”. Оба слова оказываются
близкими по смыслу и этимологически родственными.
Рудименты древнего поклонения (космическому) Быку
сохранялись в народе вплоть до ХХ века. Исследователи русского
фольклора Б.М. и Ю.М.Соколовы сообщили в Предисловии к своему
сборнику “Сказки и песни Белозерского края” (Пгр., 1915) о
бытующем среди новгородских крестьян языческих обычаях. В
храмовый праздник 8 сентября и церкви села Пречистого крестьяне
приводят “обещанный” скот. На паперти, в особо для этого
устроенном месте, одного быка торжественно закалывают; мясо
варят и тут же угощают им нищую братию. С поправками на время
здесь несомненный отголосок того самого древнейшего обряда, о
котором упоминается в известной присказке: “На Море-океане, на
острове Буяне — стоит дуб зеленый, под ним бык печеный, в нем
нож точеный…”
Корни же данного обряда уходят в доиндоевропейскую и
индоевропейскую древность, когда Бог-громовержец (Индра, Зевс,
Юпитер, Перун) или отождествлялся в какой-либо своей ипостаси с
быком, или же очень тесно привязывался к корове-бычьим
мифологическим сюжетам, а ритуал во многом сводился к
принесению соответствующей жертвы.
Одним из первых и великих — по ведийским канонам —
подвигов древнеиндийского громовержца Индры было возвращение
коров, похищенных таинственным племенем паниев, обитавших на
краю света (Крайнем Севере?) за рекою Раса. (Здесь “пан” и
“рос” (“рас”) — общеиндоевропейские корневые основы,
сохранившиеся по сей день в русском языке, в том числе и в
наименовании “Россия”).
Критский Зевс и вся крито-минойская и микенская культура
неотделимы от образа священного быка. Эта традиция, хотя и в
сильно трансформированном виде, долго сохранялась и в русской
культуре и верованиях, где дохристианский громовержец Перун был
аккуратно замещен библейским громовержцем Ильей-пророком, чей
образ, в свою очередь, восходит к древнесемитскому верховному
Богу Илу — властителю молнии и грома.
В честь Бога-громовержца (неважно, как прозывался он у
разных народов на протяжении тысячелетий) и приносились в
жертву быки на Русском Севере еще в конце прошлого века. Вот
как описывает обряд жертвоприношения быка среди крестьян
Олонецкого края один из замечательных русских этнографов и
фольклористов Елпидифор Васильевич Барсов (1836 —
1917), особо подчеркивая, что весь ритуал, несмотря на участие
в нем православного священника, калькирует обряд в честь
языческого громовержца Перуна, замененного Ильей-пророком.
Испокон веков бытовал среди олонецких крестьян обычай
убивать в честь Ильи-пророка заветного быка. Более того, именно
с этого момента велся отсчет всех времен года (что лишний раз
свидетельствует о глубочайшей древности самого обряда). В
урочный час приводили к церкви одного или нескольких
“завиченных” (заветных) быков. Если жертвенных животных было
несколько, то бросали жребий, кому из них быть первым. Хозяин
избранного быка, получив благословение священника, отрезал у
жертвы кончик правого уха и передавал его в часовню. Затем быка
отводили на поварню, убивали, разрубали и варили большими
кусками (от 4 до 8 фунтов), при этом мясо прикрепляли к краям
котла ивовыми прутьями. Голову и бульон отдавали нищим, а
правую заднюю ногу на причет церковный. По окончании вечерни
или обедни священник с причетниками освящал жертву, и народ
тотчас же бросался делить Ильинскую жертву. Поделив Ильинское
мясо, все отправлялись на луг, где устраивалась общая трапеза.
Кости сохранялись — они считались приносящими счастье и
увеличивающими (утраивающими) богатство114. В описанном обряде
причудливо переплелись и ужились языческие и православные
обычаи.
Е.В.Барсов обнаружил и описал (правда, не столь подробно)
также и следы почитания древнеславянского Божества Велеса
(Волоса). Волос (в конечном счете от слова “вол”) — скотий (и
в первую очередь — бычий и коровий) Бог. После введения
христианства был, по сходству имен, отождествлен со св.
Власием, считавшимся покровителем скота, а в Олонецком крае так
и именовавшимся Богом коров.
Подобные жертвоприношения — и не одних только быков — в
прошлом многократно описывались в русской литературе,
локализовываясь в основном в северных областях. Совсем не
случайно, что жертвенный обряд с быком перемежевывался при этом
с жертвоприношением оленя115. Это наверняка объясняется
особенностями тотемных предпочтений на разных стадиях развития
протославянских и индоевропейских этносов. Вполне естественно
предположить, что культ дикого оленя предшествовал культу
одомашненного быка (коровы). Логика же тотемной памяти
иррациональна: в преемственном коллективном сознании сменявших
друг друга поколений два древних тотемных символа — олень и
бык — слились в единый образ тура-оленя: еще совсем недавно в
южнорусском фольклоре жива была песня про “дивное зверье
тура-оленя”116.
Любопытно также, что в древнерусском языке долгое время
сохранялась архаичная вокализация слова “олень” — “елень”, в
котором явственно просматривается его происхождение от слова
“ель”, “елка” (получается: “елень” — это ельниковый зверь, то
есть тот, что живет среди елей). Но еще более знаменательно,
что в то же самое лексическое гнездо входит и слово “елин”, что
в древнерусском языке означало “эллин”. Точно так же оно
звучало и в древнегреческом языке и, вероятнее всего, в том же
самом смысле — с учетом того, как об этом подробно говорилось
в 1-й части, что прапредки эллинов пришли на Балканы с Крайнего
Севера, постепенно мигрировав через лесные массивы Европы. Из
этого же лексического гнезда вышли исконно русские слова
“елань” (“лесная прогалина” или “луговая равнина”) и
образованное от первого — “лань” (“дикая коза”).
Память о тотемном праиндоевропейском и постиндоевропейском
прошлом явственно просвечивается в былине “Два тура и турица”.
Удивительно также, что сохранилась она и была записана в конце
прошлого века среди терских казаков. Содержание этой редкой
былины на первый взгляд самое что ни на есть приземленное:
подгулявшие накануне казаки вышли поутру опохмелиться за
городскую стену и вдруг увидели двух золоторогих туров. Здесь в
бытовую часть повествования вклинивается архаично-сказочная
вставка, в которой рассказывается, как два тотемно-ритуальных
быка (откуда их златорогость) плывут к гиперборейскому Острову
Буяну:
Да бежали туры во сине море,
Да спускались туры в море по брюхо,
Забивали туры морду по уши,
Достовали туры ключевой воды;
А напившись туры в море поплыли.
Переплывши туры Океан-море,
Переплывали туры на Буян-остров,
Там встречала их родная матушка,
Молодая турица златорогая,
Златорогая да одношерстная…
Сюжет о двух турах и турицах златорогих известен и в
северных записях — и, в частности, во вступлении к одному из
вариантов былины о богатыре Василии Игнатиевиче и Батыге. Но в
записи А.Ф.Гильфердинга отсутствует наиболее древний и
интересный мотив, связанный с Островом Буяном.
Космическая же атрибутика быков-оленей (“быков” — в
данном случае “самцов”) легко обнаруживается, к примеру, в двух
славянских песнях — болгарской и русской, — где привязка к
устойчивым астральным символам оказывается практически
идентичной. В болгарской песне:
Сделал его Бог оленем
с ясным Солнцем на челе,
с месяцем на груди,
с частыми звездами по телу.
В русской вятской свадебной песне, сохранившейся в
дореволюционном архиве:
Ой, был я у Дуная на бережке…
пил олень воду, а сам взыграл…
ой, на правом бедре млад светел месяц,
ой, на левом бедре красное солнышко,
ой, насупротив оленя заря утренняя,
ой, по оленю частые звезды117.
Древний в основе своей доиндоевропейский образ волшебной
коровы и ее небесно-космических атрибутов пронизывает весь
русский сказочный фольклор. В концентрированной форме он
отразился в известной сказке о Крошечке-Хаврошечке — шедевре
устного народного творчества из афанасьевского сборника (No
100). Чудесная корова — помощница преследуемой девушки —
гибнет в результате злых козней, из ее костей (вариант — из
кишок) вырастает волшебная яблоня с серебряными ветвями и
золотыми листьями (в русской сказке лишь в этом отдаленный
намек на космические цвета — солнечно-золотой и
серебряно-лунный).
Зато совершенно недвусмысленные космические реминисценции
обнаруживаются в таком же сюжете о волшебной корове (в
вариантах — быка) в белорусской сказке, записанной в прошлом
веке в Витебской губернии Е.Р.Романовым. Сказка интересна
редким в славянском фольклоре нюансом: отец после смерти жены
пытается жениться на собственной дочери. Но мать из могилы
советует дочери выдвинуть условие: пусть отец сперва справит
платье “как на небе звезды, как на небе месяц” (вот они
космические реминисценции!). Второе условие тоже связано с
Космосом: отец обязан был справить повозку и коней, как звезды
и как месяц. По счастью, кровосмесительства не произошло — да
такое с точки зрения позитивной народной морали, закреплявшейся
в фольклоре, и не могло случиться (что вообще-то не исключало
случаев инцеста). По третьему условию, выдвинутому сиротой по
совету матери (из могилы), отец должен жениться на вдове с
тремя дочерями (в популярном варианте — Одноглазка, Двухглазка
и Трехглазка). Дальше сюжет разворачивается по знакомой схеме:
мачеха с дочерями пытается извести падчерицу, но той помогает
волшебная Коровка Буренька. Когда мачеха с помощью дочерей
выследила Корову, она велит ее зарезать. Но падчерица, по
совету матери, находит зернышко в кишках зарезанной коровы,
сажает, и из него вырастает яблоня — одно яблоко золотое,
другое серебряное, которые никому не даются (золото и серебро
здесь, как и полагается, олицетворяют Солнце и Луну). Да и
падчерица между тем продолжает разъезжать в платье, как звезды
и месяц на небе, и в такой же повозке с конями. (Здесь,
несомненно, смутное воспоминание о космических колесницах
древнеарийских богов, сохраненное в народном сознании и
фольклоре.) Увидал ее в таком виде царский сын и влюбился.
Падчерица пытается скрыться, но царевич разливает на ее пути
растопленную смолу, в которой увязает один башмачок. Его стали
примерять девушкам по всему царству, при этом мачеха подсекла
пальцы своим дочерям, а падчерицу спрятала под корыто. Царевич
находит свою суженую и женится на ней. Казалось бы, все — но
нет. Когда у молодой царицы родился ребенок, мачеха превратила
падчерицу в лису и подменила собственной дочерью. В конце
концов обман разоблачается: муж увидел, как лиса сбрасывает
шкуру, чтобы покормить своего ребенка. Шкура сжигается, и
наступает неотвратимое возмездие: мачеху и ее дочь —
царицу-самозванку привязывают к конским хвостам и пускают в
чисто поле118.
Последовательный и тесно увязанный между собой ряд
архетипов, запечатленных в русском фольклоре, естественно
продолжает следующий космический символ — Конь.
Почти все космические функции коня удачно соединены в
классической литературной сказке Петра Павловича Ершова
“Конек-горбунок”, бережно и скрупулезно использовавшего образы
русского фольклора. Два небывалых коня золотогривых, их мать —
волшебная кобылица, умчавшая Иванушку к поднебесью, и, наконец,
чудесный Конек-горбунок, уносящий своего хозяина еще дальше —
к небесным светилам.
Здесь сконцентрированы древние верования о космической
предназначенности коня. В индоевропейской традиции Бог Солнца
неотделим от солнечных коней или солнечной колесницы, на
которой он ежедневно объезжает небо с Востока на Запад. Гимны
Ригведы славят солнечного Бога Сурью:
Запряг (Сурья) семь чистых
Дочерей колесницы солнца.
На них, самозапрягающихся, ездит он (1, 50, 9).
…………………………..
Благодатные рыжие кобылицы Сурьи,
Яркие, пестрые, вызывающие восторг,
Достойные поклонения, поднялись на спину неба.
В один день они объезжают небо и землю (1, 115, 3).
В современном литературном переводе гимны Ригведы,
обращенные к Сурье, звучат так:
…Семь кобылиц
по крутым небесам
влекут твою
колесницу,
Пламенновласый
ты тьму сжигаешь
радостно и легко,
И все, что дышит,
видит и слышит,
к свету —
к тебе стремится,
О славный Сурья,
о наш Солнцебог,
о Видящий далеко! …119
Конь в Ригведе представляется рожденным из океана с
крыльями сокола или вытесанным Богом из Солнца (1, 163, 1-2).
Древним индийцам вторили древние иранцы:
Мы молимся Солнцу,
Бессмертному Свету,
Чьи кони быстры120.
Древнегреческий Бог Солнца Гелиос перемещается по небу в
колеснице, запряженной четверкой коней (рис. 152), что
соответствует либо четырем странам света, либо четырем временам
года. В одной же из польских сказок Солнце ездит в алмазной
двухколесной повозке, запряженной двенадцатью златогривыми
конями (сивками), что соответствует двенадцати месяцам в году.
В огненной колеснице по небу разъезжает и грозный славянский
Бог Перун — породитель молнии, дождя и грома. Впоследствии в
народном представлении эти функции были целиком перенесены на
Илью-пророка, также объезжающего небо на конской упряжке.
Небесный конь — неразлучный спутник и другого
космогонического общеславянского Бога — Световита. По
свидетельству латинских средневековых авторов-очевидцев
Гельмольда и Саксона-грамматика, у балтийских славян при
арконском храме содержался в большом почете белый конь,
посвященный Световиту, а возле огромного скульптурного
изображения этого Бога висели седло и удила. Ездить на
Световитовом коне было строжайше запрещено, дотрагиваться до
него — тоже. Только жрец имел право выводить и кормить
священного коня. Народ верил, что Световит садился ночью на
своего небесного коня и, устремляясь в небо на врагов славян,
истреблял их дотла121.
Конь — устойчивый образ народного искусства.
Многочисленные и разнообразные изображения солнечных коней
встречаются в русском орнаменте, резьбе, утвари (рис. 153).
Летающие и скачущие до небес кони — излюбленные образы
русского фольклора.
В народной памяти древние представления о солнечном
золотом коне сохранились также в виде мнения о солнечных
зайчиках, как о кониках, что солнышко выпускают. Кстати, и о
зайце — древнейшем тотеме праиндоевропейцев и всех народов
земли. Заяц и кролик — древнейший магический (а во многих
случаях демонический — откуда поверье: встреча с зайцем
приносит несчастье122) фольклорный персонаж народов Европы,
Азии, Африки и обеих Америк. Космические реминисценции,
связанные с зайцем, прослеживаются и в русском фольклоре.
Помимо солнечных зайчиков, доживших и до наших дней, заяц
отождествлялся и с месяцем. В одной детской народной песенке он
так и именуется — Заяц-Месяц:
Заяц-месяц
Сорвал травку,
Положил на лавку…
С детства и навсегда врезаются в память завораживающие
строки, дошедшие из незапамятных времен и звучащие как
заклинания:
“Конь бежит — земля дрожит, из ушей дым валит, из
ноздрей пламя пышет”.
“Сивка-Бурка, Вещая Каурка, стань передо мной, как лист
перед травой!”
“В правое ухо влезь, в левое вылезь — станешь таким
красавцем, каких свет не видывал”.
Космические реминисценции проступают и в сюжетах о конях,
скачущих до неба, и в сюжетах о героях, рожденных от лошади.
Так, в известной сказке об Иване-Кобыльникове сыне, записанной
в Сибири в начале века123, спутниками и помощниками героя
выступают Иван-Солнцев сын и Иван-Месяцев сын.
В русском фольклоре и народном миросозерцании с
единосущностью коня и Солнца связаны другие известные образы и
имена. Так, сказочный конь Сивка-Бурка (или в сказках других
славянских народов — Солнечный конь, Конь-солнышко), вне
всякого сомнения, олицетворяет дневное светило. Его имя также
восходит к протоиндоевропейским верованиям (Богиня Сива ” Бог
Шива).
В одной из самых емких по мифологической закодированности
сказок из афанасьевского сборника (No 104) о Василисе
Прекрасной приоткрываются древнейшие представления русского
народа о слитности смены дня и ночи с космическими всадниками:
День ясный — “сам белый, одет в белом, конь под ним белый и
сбруя на коне белая”; Солнце красное — всадник “сам красный,
одет в красном и на красном коне”; Ночь темная — “опять
всадник: сам черный, одет во всем черном и на черном коне”.
Мифологические солнцеобразы не просто вошли в плоть и
кровь народного миросозерцания — они стали неотъемлемой частью
народного искусства и повседневного быта. Конские головы,
укрепляемые на краю крыш, символизируют солнечную колесницу (в
развернутых сюжетах вышивок, росписей и резьбы эти кони, как
правило, изображаются вместе с Солнцем). В композиции русской
избы кони, устремленные в небо, как бы уносят весь дом в
космические дали. Солнце присутствует здесь же в разных
украшениях — оно неотделимо от этого полета, более того — это
как бы модель солнечной колесницы, запряженной деревянными
навершными конями. Навершие крыши, называемое охлупень (от
слова “охлуп” — “крыша”, “кровля”), не обязательно делалась в
виде коня. На русском Севере были также распространены
охлупни-утицы. Утка, водружавшаяся при этом на конек,
раскрывала еще более глубинные пласты народного миросозерцания:
она символизировала ту самую Праматерь-утку, которая, по общему
представлению многочисленных народов Евразии, сотворила землю и
весь мир.
Современное русское “конь” — сокращенное от
древнерусского “комонь”. “Комони ржут за Сулою”, — навсегда
врезается в память фраза из “Слова о полку Игореве”.
Общеиндоевропейская линия развития этого понятия содержится в
санскритском бrvan — “конь”. Корень этот сохранился в
старорусских словах “орать” — “пахать”, “орало” — “соха”,
“оратай” — “пахарь”. Солнечный аспект обнаруживается в
собирательном имени древнегреческих Богинь — Оры, они отвечают
за смену времен года и заботятся о божественных колесницах. По
Велесовой книге, один из обожествленных прародителей древних
руссов звался Ореем (Орем). (А.И.Асов — известный
интерпретатор “Книги Велеса” — так и переводит это имя: Арий).
Корень здесь, хотя и сродни санскритскому бrvan (“конь”)
и родственным ему древнерусским “оралу” и “оратаю”, но
непосредственно восходит, как, скажем, и имя древнегреческого
героя Ореста к общеарийскому понятию arjб —
“благородный” (откуда и само понятие “арий”, “ариец”). Наконец,
вспомним, что один из санскритских синонимов названия Солнца —
arkб.
Эти понятия, как и образованные от него имена, несравненно
более древнего происхождения, чем гнездо слов, связанных с
понятием коня. Одомашнивание лошади современные историки
относят к VII тысячелетию до новой эры, а первые
документированные (в том числе и археологические) факты
существования культа коня у племен, населявших территорию нашей
Родины, относятся к концу IV тысячелетия до новой эры. Времена
же существования общего праязыка и последующей его
дифференциации — значительно более ранние, не совпадающие с
эпохой приручения лошади.
Архетипы космических животных, выступавшие опорными
точками народного мировоззрения и неисчерпаемыми источниками
духовных сил, пронизали в дальнейшем всю русскую литературу —
поэзию и прозу. Собирательный образ, объединивший в себе
одновременно коня, птицу и русскую землю — это “птица-тройка”
из поэмы Н.В.Гоголя “Мертвые души”. Русь — устремленная в
будущее, но не стремящаяся оторваться от своего прошлого
“птица-тройка”. Русь — Мать-родина соединяется в представлении
русского человека с Матерью Сырой Землей. Это — следующий и
последний архетип народного миросозерцания, уходящий своими
корнями к самым истокам общечеловеческой культуры.
Хотелось внести ясность и в вопрос по поводу болотной
пирамиды, вокруг которой в 20-е годы развернулась публичная
полемика между Барченко и академиком Ферсманом. Последний
отрицал искусственное происхождение чего бы то ни было в
окрестностях Сейдозера. Я специально выкроил время, чтобы
побывать у спорного пирамидального камня и даже, дабы легче
было сравнивать, сфотографировался на нем. Высота — чуть ниже
человеческого роста. Покрыт такой плотной коростой мха и
лишайников вперемешку с наносным грунтом, что наверху сумела
вырасти и закрепиться карликовая березка. Поблизости еще одна
плита — правильной геометрической формы, как в горах, где были
найдены гиперборейские руины. На плите пирамидальный камень. В
Лапландии камень на камне — это почти всегда сейд.
Болото, на котором находятся два пирамидальных знака,
пользуется дурной славой. Лопари боятся туда ходить и пугают
приезжих. Запреты соблюдаются слабо. Мое первое впечатление
совпадает с выводом Ферсмана: пресловутая болотная пирамида
естественного происхождения. Но потом все-таки засверлила
крамольная мысль: за десятки тысяч лет любой искусственно
обработанный камень мог подвергнуться такой деформации и
выветриванию, что все следы человеческих рук стерлись начисто.
Итак, Гиперборея (точнее — один из ее центров) найдена! Я
ни на минуту не сомневался, что так оно и будет! Но вряд ли бы
это произошло, если бы нас не взяло под свое покровительство
само Провидение. Интуиция и трезвый научный расчет подсказали
мне, где и что нужно искать. Вопреки другим предложениям
настоял, куда именно нужно ехать, где остановиться и что делать
дальше. И не ошибся. Сразу же попал в самую “десятку”. Судьбе
было угодно дать мне спутников, которые помогли успешно довести
до конца задуманное в тиши кабинета дело. Да, видно, так было
угодно Богу и благосклонному Хозяину Земли, что не одно
тысячелетие ревностно хранил тайны Гипербореи.