Ранней осенью 1922 по берегу священного лапландского
Сейдозера, в одном из самых труднодоступных уголков Кольского
полуострова, пробирался отряд обессиленных людей. Скоро вечер
— надо спешить. И вдруг вдали в скользящих лучах солнца
проступила гора. На ее отлогом каменистом склоне отчетливо
выделялась гигантская — до 100 м — фигура человека с
крестообразно раскинутыми руками . Так Александр
Барченко увидел то, к чему, быть может, стремился всю свою
жизнь. Перед ним был несомненный след, оставленный той
древнейшей и давно исчезнувшей с лица земли цивилизации,
которую античные авторы именовали гиперборейской: слово
указывало на ее местонахождение — за Бореем — Северным
ветром, или просто — на Севере.
Казалось, все силы земли и неба ополчились против горстки
сме-льчаков, задумавших выведать одну из самых сокровенных тайн
истории. Проводники-саамы (лопари) с ужасом и мольбой
отговаривали их от намеченного маршрута. На обратном пути
налетевший вихрь едва не потопил лодку. Физически ощущалось
враждебное противодействие каких-то неведомых природных сил. Но
вожатый продолжал двигаться к избранной цели, как Амундсен к
своему полюсу.
Из дневника участника экспедиции Александра Кондиайна
— ученого-астрофизика, близкого друга Барченко, впоследствии
разделившего печальную судьбу друга:
«10/IХ. «Старики». На белом, как бы расчищенном фоне
<…> выделяется гигантская фигура, напоминающая темными
своими контурами человека. Мотовская губа поразительно,
грандиозно красива. Надо себе представить узкий коридор версты
2-3 шириной, ограниченный справа и слева гигантскими отвесными
скалами до 1 версты высоты. Перешеек между этими горами,
которыми ограничивается губа, порос чудесным лесом — елью,
роскошной елью, стройной, высокой до 5-6 саж., густой, типа
таежной ели.
Кругом горы. Осень разукрасила склоны вперемешку кущами
берез, осин, ольх. Вдали <…> раскинуты ущелья, среди
которых находится Сейдозеро. В одном из ущелий мы увидели
загадочную вещь. Рядом со снегом, там и сям пятнами лежавшим на
склонах ущелья, виднелась желтовато-белая колонна, вроде
гигантской свечи, а рядом с ней кубический камень. На другой
стороне горы виднеется гигантская пещера на высоте саж. 200, а
рядом нечто вроде склепа. <…>
Вечером, после короткого отдыха, идем на Сейдозеро. К
сожалению, мы пришли туда после захода солнца. Ущелья уже были
закрыты синей мглой. Очертания «Старика» смутно выделялись на
белом плафоне горы. К озеру через Тайболу ведет роскошная
тропа. Вернее, широкая проезжая дорога, кажется даже, что она
мощеная. В конце дороги находится небольшое возвышение. Все
говорит за то, что в глубокую древность роща эта была
заповедной и возвышение в конце дороги служило как бы
алтарем-жертвенником перед «Стариком».
Александр Васильевич Барченко (1881 — 1938) — одна из
трагических и загадочных личностей ХХ века. Носитель Великой
Тайны, он судя по всему, навсегда унес ее в Мир иной. Попытки
оставить хоть какую-то информацию для потомков предпринимались.
Даже удалось убедить палачей отсрочить исполнение смертного
приговора. Ему дали карандаш и увесистую стопку бумаги, чтобы
смертник обстоятельно изложил все, что знал. А расстреляли на
другой день после завершения исповеди. Рукопись немедленно
упрятали, да так, что с тех пор ее почти никто не видел. Даже
легенду сочинили: дескать, пропало все, когда в трагическом
41-м немцы подошли к Москве и пришлось сжечь архивы НКВД.
Верится не очень — больно уж велика была засекреченная тайна!
Теперь можно лишь догадываться, что было в той пропавшей
рукописи. Но догадаться в общих чертах можно! О многом Барченко
написал еще в своих дореволюционных романах: пещеры в Гималаях
и на Русском Севере, подземные хранилища глубочайших тайн
мировой цивилизации, замурованные отшельники и т.п.
(Беллетристика Барченко была частично переиздана в 1991 г. в
издательстве «Современник» его наследниками — сыном и внуком.
Им обоим выражаю искреннюю признательность за предоставление
фактического материала из семейного архива. — В.Д.).
Описано все в полуфантастических романах Барченко так, как
будто автор все видел своими глазами. Впрочем, кто его знает:
видел или нет. Ведь сохранилось в протоколах допроса на Лубянке
глухое признание: в пору дореволюционных скитаний довелось ему
посетить не одну из заморских стран якобы с коммерческими
целями. А после революции организовал экспедицию на Кольский
полуостров в поисках следов Прародины человечества. И
нашел-таки, проложив маршрут таким образом, как будто точно
знал, где и что следует искать.
В этом Знании как раз вся-то и суть. Ибо Знание сие
тайное, сокровенное, эзотерическое, как говорили в старину, да
к тому же еще и древнее. Таким же знанием владел и Николай
Рерих, когда вместе с женой и сыновьями готовил экспедицию на
Алтай и в Тибет. Собственно, искал Рерих в Центральной Азии то
же самое, что и Барченко в Русской Лапландии. И
руководствовались они, судя по всему, одним и тем же
источником. Даже личные контакты между ними, скорее всего,
были: в 1926 году в Москве, когда Рерих привозил Послание
махатм Советскому правительству (еще один из таинственных
эпизодов истории, но уже связанный с семьей Рерихов). Барченко
убедился лишний раз в своих предположениях, когда неожиданно
столкнулся с русским отшельником из глухих костромских лесов —
хранителем древнего тайного знания. Тот сам под видом юродивого
пробрался в Москву, отыскал Барченко и поведал ученому о вещах
невероятных (этот факт стал известен и Рериху). Полученную
информацию впоследствии предполагалось обсудить с известнейшим
бурятским этнографом Цыбиковым, первым россиянином, еще в
начале века проникшим в Тибет под видом ламы-паломника.
Переписка Барченко с Цыбиковым чудом сохранилась в
Государственном архиве в Улан-Удэ.
Из письма А.В.Барченко проф. Г.Ц.Цыбикову 24 марта 1927 г.
<…> Это убеждение мое [об Универсальном Знании.
— В.Д.] нашло себе подтверждение, когда я встретился с
русскими, тайно хранившими в Костромской губернии Традицию
[Дюн-Хор]. Эти люди значительно старше меня по возрасту и,
насколько я могу оценить, более меня компетентные в самой
Универсальной науке и в оценке современного международного
положения. Выйдя из костромских лесов в форме простых юродивых
(нищих), якобы безвредных помешанных, они проникли в Москву и
отыскали меня <…> Посланный от этих людей под видом
сумасшедшего произносил на площадях проповеди, которых никто не
понимал, и привлекал внимание людей странным костюмом и
идеограммами, которые он с собой носил <…> Этого
посланного — крестьянина Михаила Круглова — несколько раз
арестовывали, сажали в ГПУ, в сумасшедшие дома. Наконец, пришли
к заключению, что он не помешанный, но безвредный. Отпустили
его на волю и больше не преследуют. В конце концов, с его
идеограммами случайно встретился в Москве и я, который мог
читать и понимать их значение.
Таким образом, установилась связь моя с русскими,
владеющими русской ветвью Традиции [Дюн-Хор]. Когда я, опираясь
лишь на общий совет одного южного монгола, <…> решился
самостоятельно открыть перед наиболее глубокими идейными и
бескорыстными государственными деятелями большевизма [имеется в
виду прежде всего Ф.Э.Дзержинский. — В.Д.] тайну [Дюн-Хор], то
при первой же моей попытке в этом направлении, меня поддержали
совершенно неизвестные мне до того времени хранители древнейшей
русской ветви Традиции [Дюн-Хор]. Они постепенно углубляли мои
знания, расширяли мой кругозор. А в нынешнем году <…>
формально приняли меня в свою среду <…>
Поразительные факты! Барченко (и не он один —
существовало целое сообщество хранителей древнего Знания) имел,
читал и понимал древнейшие тексты, написанные «идеографическим»
письмом. Более того, похоже, что сохранились фотографии данных
текстов. Быть может, они и есть тот заветный ключик, который
отомкнет двери в такие тайники седой старины, о каких еще вчера
даже не смело мечтать самое необузданное воображение.
У Барченко была стройная историософская концепция развития
мировой цивилизации, «золотой век» ее в северных широтах
продолжался 144 000 лет и завершился 9 тысяч лет назад исходом
индоариев на Юг во главе с предводителем Рамой — героем
великого индийского эпоса «Рамаяна». Причины тому были
космического порядка: при благоприятных космических условиях
происходит расцвет цивилизации, при неблагоприятных — ее
упадок. К тому же космические силы приводят к периодическому
повторению на Земле «потопов», перекраивающих сушу и
перемешивающих расы и этносы. Руководствуясь этими идеями,
Барченко сумел организовать экспедицию, которая в 1921/23 гг.
обследовала глухие районы Кольского полуострова. Главной целью
(точнее — тайной подцелью) были поиски следов древней
Гипербореи. И нашел ведь! И не только гигантскую черную фигуру
человека с крестообразно раскинутыми руками, но и прямоугольно
обтесанные гранитные глыбы (а на вершине гор и в болоте —
«пирамиды»), вымощенные участки тундры — остатки древней
дороги (?) в труднодоступных местах, где вообще отсутствовали
всякие дороги. Участники экспедиции сфотографировались у
расщелины-лаза, уводящего в глубины земли, но спуститься по
нему не решились, так как почувствовали противодействие
природных сил. Наконец, своего рода талисманом путешественников
стал «каменный цветок» с изображением «лотоса» (?).
К сожалению, результаты изысканий не сделались достоянием
широкой общественности, а были засекречены и исчезли в архивах
ВЧК-ОГПУ-НКВД. Барченко обладал экстрасенсорными способностями.
Занимался вопросом передачи мыслей на расстояние (кстати, на
Кольском п-ве он действовал с мандатом Института изучения мозга
и с личного благословения академика В.М.Бехтерева) и был
привлечен к работе в органах госбезопасности, где возглавил
сверхсекретную лабораторию оккультного направления. Но и это
еще не все. В 1926 г. Барченко по личному указанию Дзержинского
возглавил совершенно секретную экспедицию в пещеры Крыма. Цель
— все та же: поиски остатков древних цивилизаций, которые,
согласно концепции русского ученого, владели универсальным
Знанием. Но Барченко искал большее: он считал, что древние
цивилизации владели тайной расщепления атома, иными источниками
энергии, а также действенными средствами психотронного
воздействия на людей. И сведения о том не исчезли, они
сохранились в закодированной форме, их можно отыскать и
расшифровать. Этим не в последнюю очередь и объясняется
повышенный интерес к его изысканиям со стороны чекистов и лично
Дзержинского. Было ли найдено искомое доказательство? Ответ на
этот вопрос сокрыт за семью печатями. Секретные службы всегда
умели хранить свои тайны.
Не исключал Барченко и возможности палеоконтактов между
древнечеловеческой и внеземными цивилизациями. На сей счет он
располагал какими-то особыми сведениями. Одна из скрытых
подцелей Кольской экспедиции заключалась в поисках
таинственного камня, ни больше ни меньше как с Ориона. Этот
камень был якобы способен накапливать и передавать на любые
расстояния психическую энергию, обеспечивать непосредственный
контакт с космическим информационным полем, что давало
обладателям такого камня знание о прошлом, настоящем и будущем.
Этот вопрос занимал и академика Бехтерева. Во всяком случае, он
был в курсе намерений Барченко и поручил ему заодно специально
исследовать таинственное явление «мерячения» — присущего
северным аборигенам состояния массового транса, в который они
впадали под воздействием различных факторов, в том числе и
шаманских камланий. Но не их одних: «мерячение» имело и чисто
природную обусловленность, связанную с северными широтами, что
требовало изучения и объяснения.
Но не шутка ли все это? Не досужая ли выдумка? Да нет!
Ведь неспроста древние авторы, включая крупнейших античных
историков, настойчиво сообщают о северном летающем народе —
гиперборейцах. Такими, правда, не без иронии, их подробно
описал еще Лукиан. Может ли быть такое — чтобы древние жители
Арктики владели техникой воздухоплавания? А почему бы и нет?
Сохранились ведь во множестве изображения вероятных летательных
аппаратов — типа воздушных шаров — среди наскальных рисунков
Онежского озера (рис.2). Есть среди них и предположительное
изображение летящего гиперборейца (рис.3). Русский фольклор
также сохранил немало образов-символов летательных средств:
Летучий корабль, Деревянный орел, Ковер-самолет, Ступа Бабы-Яги
и др. Эллинский Солнцебог Аполлон, рожденный титанидой Лето
(ср.: русское «лето») в Гиперборее и получивший по месту
рождения один из своих главных эпитетов, постоянно посещал свою
далекую родину и прародину практически всех средиземноморских
народов. Сохранилось несколько изображений Аполлона, летящего к
гиперборейцам. При этом художники упорно воспроизводили
совершенно нетипичную для античной изобразительной символики
крылатую платформу (рис.4), восходящую, надо полагать, к
какому-то реальному праобразу.
Думается, не случайно и в северном искусстве сложился
настоящий культ крылатых людей. Уместно предположить, что особо
любимые и чтимые на Руси образы птицедев Сирина, Алконоста,
Гамаюна (рис.5, 5-а) уходят своими корнями в глубокую
гиперборейскую древность — не обязательно напрямую, а, скорее
всего, через взаимодействие разных культур, опосредованных в
пространстве и во времени. Совсем недавно множество литых
бронзовых фигурок крылатых людей, вновь заставляющих вспомнить
о гиперборейцах, обнаружено при раскопках святилища на о.
Вайгач (рис.6), расположенном в акватории Ледовитого океана —
месте прописки древней Гипербореи.
Но еще раньше множество стилизованных бронзовых
изображений птицелюдей было найдено в разных местах Прикамского
региона и Приполярного Урала (рис.7). Это образцы так
называемого «Пермского звериного стиля». Почему-то их принято
именовать «чудскими древностями» и односторонне привязывать к
финно-угорской культуре: раз последними по времени аборигенами
здесь являются коми, ханты, манси и другие народы, значит,
именно им и принадлежат обнаруженные археологами предметы и
изделия. Однако истоки финно-угорских, самодийских,
индоевропейских и всех других народов следует искать в
нерасчлененном северном Пранароде с единым языком и культурой.
Именно в эту гиперборейскую древность уходят и корни «пермского
стиля» с его крылатыми птицелюдьми, распространенными, впрочем,
по всему земному шару — вплоть до Южной Америки и о. Пасхи.
Подтверждением тому служат и другие сюжеты чудских (в смысле
«чудесных» от русского слова «чудо») сокровищ. Так, повсеместно
распространенными являются изображения сдвоенных солнечных
коней (рис.8), найденных также и в Прикамье. Но доказывает это
лишь одно — общемировое происхождение культур и их носителей!
Описания «механизма» полетов во множестве сохранились в
памяти северных народов в виде устойчивых фольклорных образов,
бережно передаваемых из поколения в поколение. Ниже, в основной
части книги, будут приведены русские устные и письменные
свидетельства. Сейчас же уместно напомнить кульминационный
эпизод «Калевалы», где рассказывается о решающем морском
сражении между главными героями карело-финского эпоса с
противостоящим им народом далекой северной земли Похъелы за
право владения волшебной мельницей Сампо — неиссякаемым
источником богатства и процветания. Действие происходит посреди
моря-океана. Испробовав все боевые средства против сынов страны
Калевы и потерпев неудачу, владычица Похъелы — ведьма Лоухи —
оборачивается гигантской птицей-«летучим кораблем». Вот как это
выглядело в передаче народных сказителей:
Сто мужей на крылья сели,
Тысяча на хвост уселась,
Села сотня меченосцев,
Тысяча стрелков отважных.
Распустила Лоухи крылья,
Поднялась орлом на воздух.
Дополнительным доводом в пользу сказанного может послужить
еще один факт, продолжающий «крылатую тематику». Археологов не
перестает удивлять обилие так называемых «крылатых предметов»,
постоянно находимых в эскимосских могильниках и относимых к
самым отдаленным временам истории Арктики. Вот он — еще один
символ Гипербореи! Сделанные из моржового клыка (откуда их
поразительная сохранность), эти распростертые крылья, не
вписывающиеся ни в какие каталоги, сами собой наво-дят на мысль
о древних летательных приспособлениях (рис.9).
Впоследствии эти символы, переда-ваясь из поколе-ния в
поколение, распространились по всему свету и закрепились
практически во всех древних культурах: египетской, ассирийской,
хеттской, персидской, ацтекской, майя и так — до Полинезии
(рис.10). Ныне парящие крылья как подсознательная память о заре
человечества стали эмблемой российской авиации и космонавтики
(рис.11).
Таковы некоторые факты и гипотезы. Вопросов больше, чем
ответов. Тем не менее логика неопровержима. Она-то — логика
научного поиска — и будет путеводной нитью в дальнейшем
путешествии в глубь и даль веков и тысячелетий. Надежные и
апробированные методы есть, хотя, быть может, они не столь
привычны для читателя. Потому-то и необходимы некоторые
предварительные пояснения. С них и начнем…
ДВА ВЗГЛЯДА НА ИСТОРИЮ ДРЕВНЕЙ РУСИ
Со времени воинствующих русофобов-норманистов XVIII-XIX
веков в исторической литературе насаждается далекая от науки
точка зрения, согласно которой собственно русская история
начинается якобы с призвания варяжских князей, а также с
последовавшего вскоре вслед за этим принятия христианства. А до
той поры пребывал русский народ, дескать, в диком, варварском
состоянии, не говоря уж о том, что славянские племена вообще
являются пришлыми на территории, где они обитают в настоящий
момент. Укреплению данных идей, весьма далеких от
действительности, к сожалению, во многом содействовал
Николай Михайлович Карамзин (1766 — 1826), задавший тон
в своей «Истории государства Российского» следующей
меланхолической фразой: «Сия великая часть Европы и Азии,
именуемая ныне Россиею, в умеренных ее климатах была искони
обитаема, но дикими, во глубину невежества погруженными
народами, которые не ознаменовали бытия своего никакими
собственными историческими памятниками»1.
Отрицание самобытности и автохтонности древней русской
культуры, а по существу отторжение древнейших корней русского
народа и установление границы его исторического бытия где-то в
IX веке н.э. (некоторые снижают эту ограничительную планку до
IV — VI веков) было на руку и официальным властям, и
представителям церкви. Первых не интересовало что бы то ни было
за пределами государственно-правовых структур, а их
возникновение однозначно связывалось с появлением первой
правящей династии Рюриковичей. Вторых более чем устраивал тезис
о дикости нравов и культуры русских людей до принятия
христианства. Позиция эта, всячески поощряемая и
культивируемая, дожила до наших дней и заняла доминирующее
положение в школьных и вузовских учебниках, научной и
популярной литературе, в средствах массовой информации и т.д. В
результате повсеместно насаждается мнение, что до определенных
(указанных выше) временных пределов русский народ как бы вовсе
и не существовал, пребывая во внеисторическом состоянии, а
когда возник (вроде бы из небытия) на исторической арене, то
просто воспринял идеологию, культуру и государственно-правовые
традиции, сложившиеся до него и без него.
По счастью, в русской исторической науке всегда была
сильна и другая струя. Многие выдающиеся и рядовые
исследователи постоянно искали истоки русской самобытности в
самых глубинах человеческой истории, не противопоставляя славян
древнейшим этносам, жившим на территории современной России, и
отыскивая русские корни (и не только их) у народов, испокон
веков обитавших на Севере и в других областях Евразии. Эта
традиция восходит к двум замечательным деятелям отечественной
науки — Василию Никитичу Татищеву (1686 — 1750) и
Михаилу Васильевичу Ломоносову (1711 — 1765). Труды
обоих, посвященные древнейшей русской истории, были
опубликованы посмертно; первый том «Истории Российской»
Татищева, где подробнейшим образом рассматривается генезис
русского народа, увидел свет даже на год позже ломоносовской
«Древней российской истории…» (хотя и создан был почти на два
десятилетия раньше). Однако оба русских ученых независимо друг
от друга отстаивали одну и ту же мысль: корни русского народа
уходят в глубины тысячелетий и затрагивают этносы, издревле
заселявшие север Евразии и известные под разными именами
античным и иным авторам (к последним можно отнести составителей
библейских книг, арабских, персидских, китайских и других
хронистов).
Татищев напрямую вел родословную славян (а следовательно,
и русских) от скифов, по современным данным появившихся в
Причерноморье ориентировочно в VII веке до н.э., ареал же их
расселения распространял далеко на Север и в Сибирь, именуя
наших далеких северных прапредков скифами [г]иперборейскими.
Праотцом славян и русских, исходя из данных вавилонского
летописца Бероса, Иосифа Флавия и более поздних историков
вплоть до анонимного автора «Синопсиса» XVII века, Татищев
считал Мосоха — шестого сына библейского Яфета (Иафета) и
внука легендарного Ноя. А.И.Асов удачно объясняет происхождение
имени Моск от протославянского и древнерусского слова «мозг»: в
устной речи две последние согласные становятся глухими, и все
слово звучит как «моск». От имени Мосоха (Моска) впоследствии
образовались наименования: Москва — сначала река, затем и
город на ней, Московия, московиты, москвитяне, москвичи… Яфет
(Иафет) же, сын Ноя, по мнению многих, тождественен греческому
титану Япету (Иапету), отцу Прометея, жившему, как и все другие
титаны (после поражения от Олимпийцев и временного низвержения
в Тартар), на Островах Блаженных, на самом краю Земли, то есть
на Крайнем Севере — в Гиперборее (о чем речь пойдет впереди).
Родословная потомков Ноя и основанные на ней легенды были
когда-то чрезвычайно популярны на Руси2 и породили вереницу
апокрифических сочинений. Насчитывается около ста списков
подобных «повестей» — преимущественно ХVII века; некоторые из
них полностью вошли в хронографы и летописцы (например, в
«Мазуринский летописец»). Публикация данных произведений,
исключительно важных для понимания русской предыстории и
становления национального самосознания, прекратилась еще в
прошлом веке. Современные ученые вообще считают их продуктом
чистого сочинительства. Сидел якобы некто (и откуда такой
прозорливец взялся?), глядел в потолок и от нечего делать
сочинял, что в голову придет, а другие потом у него списали.
Так ведь получается? Но нет! Безымянные авторы, вне всякого
сомнения, опирались на какие-то не дошедшие до нас источники
(если не письменные, то устные). Следовательно, ядро этих
повестей опирается на действительную историю, хотя и
закодированную в виде образов дописьменного творчества народных
масс.
Историки-снобы подчеркнуто высокомерно и чуть ли не с
брезгливостью относятся к попыткам свести генезис древних
народов к отдельно взятым предкам или родоначальникам,
рассматривая это исключительно как акт мифопоэтического
творчества. Но факты говорят о другом. Никто ведь не
усматривает ничего крамольного в высказываниях типа: «Иван
Грозный взял Казань»; «Петр Великий построил Петербург»;
«Суворов перешел через Альпы»; «Кутузов разгромил Наполеона».
Каждому ясно: хотя речь идет о событиях, связанных с деяниями
больших масс людей, символизируют их в каждом конкретном случае
отдельные личности. Так было в прошлом, так будет всегда. Кроме
того, родословие во все времена начиналось с какой-то точки
отсчета, и к ней всегда привязывалось конкретное лицо — пусть
даже легендарное.
Татищев не был одиночкой в изучении древнейших корней
русского племени. Не менее скрупулезно и панорамно данная
проблема проанализирована Василием Кирилловичем
Тредиаковским (1703 — 1769) в обширном историческом труде
с подробным, в духе XVIII века, названием: «Три рассуждения о
трех главнейших древностях российских, а именно: I о первенстве
словенского языка над тевтоническим, II о первоначалии россов,
III о варягах-руссах, словенского звания, рода и языка» (СПб,
1773). В этом незаслуженно забытом трактате только вопросу о
Мосохе (Мосхе) как прапредке московитов-москвичей посвящено не
менее двух десятков страниц. Вывод таков: «…Рос-Мосх есть
праотец как россов, так и мосхов… Рос-Мосх есть едина особа,
и, следовательно, россы и мосхи суть един народ, но разные
поколения… Рос есть собственное, а не нарицательное и не
прилагательное имя, и есть предимение Мосхово»3.
Тредиаковский, как никто другой, имел право на вдумчивый
историко-лингвистический и этимологический анализ
вышеочерченных проблем. Всесторонне образованный ученый и
литератор, обучавшийся не только в московской
Славяно-греко-латинской академии, но также в университетах
Голландии и парижской Сорбонне, свободно владевший многими
древними и новыми языками, работавший штатным переводчиком при
Академии наук в Санкт-Петербурге и утвержденный академиком по
латинскому и русскому красноречию, — выдающийся отечественный
просветитель стоял вместе с Ломоносовым у истоков русской
грамматики и стихосложения и явился достойным продолжателем
Татищева в области русской истории.
Помимо завидной эрудиции, Тредиаковский обладал редким
даром, присущим ему как поэту, — чувством языка и интуитивным
пониманием глубинного смысла слов, что неведомо
ученому-педанту. Так, он решительно поддержал и развил мнение,
упомянутое еще у Татищева, о русскости древнегреческого
наименования «скифы». В соответствии с нормами греческой
фонетики эта слово произносится, как «скит[ф]ы». Второй слог в
греческом написании слова «скифы» начинается с «теты» — Q в
русском озвучивании она произносится и как «ф», и как «т», —
причем в течение времени произношение звука менялось. Так,
заимствованное из древнегреческого языка слово «театр» до XVIII
века звучало как «феатр», а слово «теогония» («происхождение
Богов») еще недавно писалось «феогония». Отсюда же расщепление
звучания в разных языках имен, имеющих общее происхождение:
Фе[о]дор — Теодор, Фома — Том[ас]. До реформы русского
алфавита в его составе (в качестве предпоследней) была буква
«фита» — Q, предназначенная для передачи заимствованных слов,
включающих букву «тета». И слово «скифы» в дореволюционных
изданиях писалось через «фиту». В действительности же «скит» —
чисто русский корень, образующий лексическое гнездо со словами
типа «скитаться», «скитание». Следовательно, «скифы-скиты»
дословно означают: «скитальцы» («кочевники»). Вторично, в
качестве позднейшего заимствования из греческого языка, где оно
служило названием пустыни, общая корневая основа «скит» вновь
вошла в русское словоупотребление в смысле: «отдаленное
монашеское убежище» или «старообрядческий монастырь».
Ломоносов по поводу вопроса: можно ли именовать Мосоха
прародителем славянского племени вообще и русского народа в
частности — высказался гибко и дипломатично. Великий россиянин
не принял бесповоротно, но и не отверг категорически
возможности положительного ответа, оставляя «всякому на волю
собственное мнение»4. Аналогичным образом было расценено и
предположение о вероятном родстве московитов-славян с
Геродотовым племенем месхов, оказавшихся в конечном счете в
Грузии. Что касается самой Геродотовой «Истории», то ее
авторитет для раскрытия генетических корней русского племени
Ломоносов считал непререкаемым. В концентрированном виде такое
же понимание впоследствии сформулировал другой выдающийся
русский историк — Иван Егорович Забелин (1820 — 1909):
«…Никакая отрицающая и сомневающаяся… критика не может
отнять у русской истории истинного сокровища, ее первого
летописца, которым является сам Отец истории — Геродот»5.
Ныне представление о прямом родстве славяноруссов со
скифами и другими древними народами Евразии считается не иначе
как наивным. Между тем позиция Татищева — Ломоносова —
Забелина может быть существенно подкреплена за счет аргументов,
заимствованных из исторического языкознания, мифологии и
фольклора. Линия, идущая от историков ХVII — ХVIII веков, была
продолжена и закреплена в трудах Дмитрия Ивановича
Иловайского (1832 — 1920) и Георгия Владимировича
Вернадского (1877 — 1973), написавшего по-английски книгу
«Древняя Русь» (1938 г.; рус. издание — 1996 г.), где история
русского народа начинается с Каменного века и проводится через
последующие этапы: киммерийский, скифский, сарматский и т.д.
Нельзя пройти и мимо исторических сочинений Александра
Нечволодова и Льва Гумилева. Известный в прошлом
археолог и историк русского права Дмитрий Яковлевич
Самоквасов (1843 — 1911) также отстаивал скифское
происхождение русского народа, а прародину славяноруссов
именовал Древней Скитанией6. Естественно, речь должна идти не
об одном только русско-скифском родстве, но и о генетическом
единстве множества народов, населявших в древности просторы
Евразии.
История не всегда благосклонна к собственным радетелям,
подвижникам и летописцам. Примеров тому не счесть. Для русских
же поучительна и показательна жизнь и деятельность человека,
внесшего неоспоримый вклад в становление и организацию
исторической науки в России. Имя его, мало что говорящее
современному читателю, — Александр Дмитриевич Чертков
(1789 — 1853). Он обладал одним из самых богатых в России
собраний книжных, рукописных и нумизматических редкостей. На
данной основе впоследствии была создана и отстроена (дом с
лепным фасадом в начале Мясницкой улицы) знаменитая частная
Чертковская библиотека — бесплатная и общедоступная. Здесь,
кстати, до перехода в Румянцевский музей работал Н.Ф.Федоров и
здесь же состоялось его знакомство с молодым К.Э.Циолковским:
длительное общение в стенах Чертковской библиотеки в 1873/74
гг. оказало решающее влияние на формирование космического
мировоззрения будущего основоположника теоретической и
практической космонавтики. Бесценное собрание Черткова было
подарено Москве, некоторое время пребывало в Румянцевском музее
(ныне Российская государственная библиотека), в настоящее время
книги находятся в Исторической библиотеке, а рукописи — в
Историческом музее.
В последние годы жизни Чертков являлся президентом
Общества истории и древностей российских и опубликовал во
Временнике данного Общества, а также в виде отдельных оттисков
(книг) несколько удивительных исторических изысканий: «Очерк
древнейшей истории протословен» — (1851 г.), «Фракийские
племена, жившие в Малой Азии» (1852 г.), «Пеласго-фракийские
племена, населившие Италию» (1853 г.), «О языке пеласгов,
населивших Италию» (1855 г.). Опираясь на глубокое знание
древних языков и практически на все доступные ему источники,
Чертков указал на языковое и этнокультурное сродство между
славяноруссами, с одной стороны, а, с другой, — с пеласгами,
этрусками, скифами, фракийцами, гетами, эллинами, римлянами…
Однако открытие ученого-романтика, которого можно с полным
основанием сравнить с Генрихом Шлиманом, не стало событием в
отечественной и мировой историографии — здесь в почете были
совершенно иные ценности: эмпирико-позитивистские,
вульгарно-социологические, психологические, структуралистские,
семантико-семиотические и т.п.
И сегодня время Черткова еще не наступило — проделанная
им колоссальная работа ждет и своего продолжения, и своих
продолжателей. Впрочем, современный подход требует не выведения
славяно-русского языка из пеласгийского или из этрусского и
критского, как это было недавно проделано в книге Г.С.Гриневича
«Праславянская письменность. Результаты дешифровки» (М., 1993),
а поиска общих истоков всех индоевропейских и неиндоевропейских
языков.
Корни русского языка и русского народа находятся гораздо
глубже. Истоки Руси уходят в тысячелетние дали и обнаруживают
свои начала в той нерасчлененной этнолингвистической общности,
с которой, собственно, и начиналось человечество. Происхождение
славян, русских и всех других народов, их языков и культур
предстает совершенно в другом свете, если проанализировать
общеизвестные факты с точки зрения метода археологии языка и
реконструкции смысла.
Мировоззрение русского народа уходит во тьму веков и
тысячелетий, к тому неведомому времени, когда пестроцвет
современных этносов и языков был спаян в единой нерасчлененной
этнолингвистической общности племен, обычаев, представлений об
окружающем мире и верований. Есть все основания утверждать, что
в самых глубинных истоках, на заре становления людского рода
все без исключения языки имели общую основу — а следовательно,
и сами народы имели общую культуру и верования. К такому выводу
приводит анализ самого архаичного и консервативного пласта слов
всех языков мира — указательных слов, и возникших позже на их
основе личных местоимений всех модификаций. Удается выделить
несколько первичных элементов, которые повторяются во всех без
исключения языках мира — живых и мертвых, донося до наших дней
дыхание Праязыка. Какая-то случайность здесь полностью
исключена. О былом единстве языков однозначно говорится уже в
Библии, аккумулировавшей в себе древнее знание Востока, Запада,
Севера и Юга: «На всей земле был один язык и одно наречие»
(Бытие II, I). В дословном научном переводе это звучит еще
более точно: » И были на всей земле язык один и слова одни и те
же»7. И это не наивная легенда, а непреложный факт.
Неоднократно обосновывался данный тезис и с точки зрения
языкознания. Наиболее убедительно это было сделано уже в наше
время. В начале ХХ века итальянский филолог Альфред
Тромбетти (1866 — 1929) выдвинул всесторонне обоснованную
концепцию моногенеза языков, то есть их единого происхождения.
Практически одновременно с ним датчанин Хольгер Педерсен
(1867 — 1953) выдвинул гипотезу родства индоевропейских,
семито-хамитских, уральских, алтайских и ряда других языков.
Чуть позже набрало силу «новое учение о языке» советского
академика Николая Яковлевича Марра (1864 — 1934), где
неисчерпаемое словесное богатство, обретенное многочисленными
народами за их долгую историю, выводилось из четырех
первоэлементов. (После появления известной работы И.В.Сталина
по вопросам языкознания марристская теория была объявлена
лженаучной, а ее приверженцы подверглись преследованиям.) В
середине века наибольшую популярность получила так называемая
«ностратическая» (термин Педерсена), или сибиро-европейская
(термин советских лингвистов), теория; в ней идея Праязыка
доказывалась на основе скрупулезного анализа крупных языковых
семей. (На эту тему было опубликовано несколько выпусков
сравнительного словаря рано погибшего ученого
В.М.Иллича-Свитыча.) Совсем недавно американские лингвисты
подвергли компьютерной обработке данные по всем языкам Земли
(причем за исходную основу был взят лексический массив языков
северо-, центрально- и южноамериканских индейцев), касающихся
таких жизненно важных понятий, как деторождение, кормление
грудью и т.п. И представьте, компьютер выдал однозначный ответ:
все языки без исключения имеют общий лексический базис. (См.:
Приложение 1).
Обычно вывод о моногенезе языков вызывает скептическое
неприятие специалистов. Однако гораздо более нелепой (если
хорошенько вдуматься) выглядит противоположная концепция, в
соответствии с которой каждый язык, группа языков или языковое
семейство возникли самостоятельно и обособленно, а потом
развивались по законам, более или менее одинаковым для всех.
Логичнее было бы предположить, что в случае обособленного
возникновения языков законы их функционирования также должны
были быть особенными, не повторяющими (гомеоморфно или
изоморфно) друг друга. Такое совпадение маловероятно!
Следовательно, остается принять обратное. Здесь права Библия, а
не ее противники. Как видим, аргументов в пользу языкового
моногенеза более чем достаточно.
Всего известно свыше 30 самостоятельных языковых семей —
точная классификация затруднена из-за неясности: на сколько
обособленных языковых семей подразделяются языки индейцев
Северной, Центральной и Южной Америк; в различных
энциклопедиях, учебной и справочной литературе их число
колеблется от 3 до 16 (причем ряд лингвистов вообще
предполагает отказаться от традиционной классификации и перейти
к группировке на совершенно ином основании). Языковые семьи не
равномощны: например, на языках китайско-тибетской семьи
говорит около миллиарда человек, на кетском же языке
(обособленная семья) — около одной тысячи, а на юкагирском
языке (тоже обособленная семья) — менее 300 человек (и кеты и
юкагиры — малые народности России).
Одной из самых больших, разветвленных и всесторонне
изученных является индоевропейская языковая семья (рис. 12).
Еще в прошлом веке было доказано (и это стало одним из
блестящих триумфов науки), что все входящие в нее языки и,
следовательно, говорящие на них народы имеют общее
происхождение: некогда, много тысячелетий тому назад, был
единый пранарод с единым праязыком. Отстаиваемая же в настоящей
книге концепция позволяет пойти еще дальше и утверждать:
пранарод, праязык и их общая прародина относятся не к одним
лишь индоевропейцам, но ко всем без исключения этносам,
населявшим Землю в прошлом и настоящем.
Скрупулезная реконструкция смысла исходных
общеиндоевропейских и доарийских слов и понятий приводит к
границе, которую не принято переступать в современной науке,
что, впрочем, свидетельствует о недостаточной развитости
последней. Несмотря на геологические, климатические,
этнические, исторические и социальные катаклизмы, в результате
которых исчезло множество народов, культур и цивилизаций,
современному человечеству досталось бесценное богатство в виде
языка и системы образов мифологического мышления. Стоит
правильно подобрать ключ — и перед изумленным взором откроются
бездонные глубины. Правда, придется отказаться от большинства
бытующих стереотипов.
Что это означает применительно к языку? За последние два
века своего существования сравнительно-историческое языкознание
добилось крупных успехов в области систематизации языков и
установлении родства между ними в рамках отдельных языковых
семей, например, индоевропейской, досконально проследило
эволюцию фонетических (звуковых), графических (алфавитных),
морфологических (словосоставных), лексических (словарных),
грамматических и иных форм различных языков. Дальше этого
обычно не идут. Более того, исследовательское поле за пределами
существующей традиционной границы считается запретной
территорией. Но это — всего лишь Terra incognita, ждущая своих
первооткрывателей. Действовать им придется решительно и не
полагаться на эмпирическую ползучую приземленность традиционных
методов.
Многого, скажем, достигли этимологи, чья задача: объяснять
происхождение конкретных слов, раскрывать их генетические
корни, устанавливать первичную структуру и сходство с
лексическими единицами живых и мертвых языков. Этимология —
скрупулезная наука: филигранной реконструкции подвергаются, к
примеру, звуковой и словообразовательный состав слов с учетом
чередования, трансформации и выпадения конкретных звуков. Но в
большинстве своем этимологи не стремятся заглянуть далеко
вглубь. Индоевропейское языкознание во временном плане доходит
до языка священных ведийских текстов и санскрита. Связи же
между различными языковыми семьями исследуются очень робко и
без надежной исторической базы. Между тем, если исходить из
концепции единого происхождения языков мира, — открываются
совершенно новые пути осмысления разных языков и далеких друг
от друга культур. На смену традиционной микроэтимологии,
ориентирующейся на близкородственные языковые связи, приходит
макроэтимология, исходящая из древней языковой общности.
Для макроэтимологии традиционный морфологический и фонетический
догматизм не играет большой роли, и она допускает лексические и
морфологические модификации, незнакомые для микроэтимологии.
Что же такое археология языка и реконструкция
смысла? Нагляднее всего это видно на конкретных примерах.
Знакомое и всеми любимое слово «весна» — казалось бы, такое
русское-прерусское. Однако оно имеет общее основание с другими
индоевропейскими языками и восходит к древним общеарийским
корням. Достаточно взглянуть на производное от слова «весна»
прилагательное «вешний», чтобы увидеть в нем индийского Бога
Вишну и более общее русское понятие (Все)вышний, обозначающее
высшее безначальное Божество, олицетворяющее главного
властелина Вселенной (на что указывает его местоположение — в
«вышине»). По-болгарски и сербохорватски «высокий» звучит как
«више» (ср. русскую сравнительную степень «выше»). Не случайно
также в эпических песнях Эдды верховный Бог
древнескандинавского пантеона Один именуется Высоким.
Одним из первых, кто указал на взаимосвязь слов «вышний»,
«вечный», «вещий» и «вешний» с именем индоарийского Бога Вишну,
был русский писатель и историк-любитель Александр Фомич
Вельтман (1800 — 1870). Он обратил на это внимание в
первой же своей исторической монографии «Индо-Германе, или
Сайване» (1856 г.). Кроме этого, плодовитый автор-беллетрист
опубликовал еще три собственно исторические книги: «Атилла и
Русь IV — V в.» (1858 г.), «Маги и Мидийские Каганы XIII
столетия» (1860 г.), «Первобытное верование и буддизм» (1864
г.), где содержится немало более чем смелых и
полуфантастических предположений по истории Древней Руси.
Интересно также, что и того же происхождения наименование вишни
— прежде всего дерева, а затем уже и его ягод. Другими
словами, вишня — это дерево Вишну. На юге России и на Украине
вишня издавна была почитаемым деревом — в одном ряду с дубом,
березой, ясенем, липой. Существовал обычай вырезать посошки и
палочки из вишневого дерева. Считалось, что вишневая палка
наделена особой волшебной силой, которая к тому же передается
от деда к отцу и от отца к сыну.
Тождественность Вишну и Всевышнего однозначно проявляется
и в смысловом (семантическом) плане. В переводе с
древнеиндийского (ведийского) Вишну означает «проникающий во
все», «всеобъемлющий». По индуистским воззрениям, он
символизирует энергию, упорядочивающую Космос, и считается
«владыкой существования и творения Вселенной»: «Мир возник от
Вишну и пребывает в нем. (Вишну) — творец существования и
предбытия мира, он — мир»8. Именно таким образ Держателя
Вселенной, возникший еще в пору индоевропейской общности,
рисовался и протославянам. Каменное изваяние Прото-Вишну было
обнаружено археологами при раскопках курганов в
Днепропетровской области (рис. 13). Оно представляет собой
низкорослого лысого и бородатого мужчину (одно из
первоначальных воплощений классического Вишну — «лысый
карлик»), испещренного со всех сторон петроглифами в виде
следов (след — традиционный знак, божественное клеймо Вишну),
фигурами людей в сексуальных позах, животных, смыслообразующих
орнаментов и информационно насыщенных «черт и резов». В своей
совокупности все это вместе взятое и олицетворяет Вселенную 9.
Между тем у Керносовского идола имеются также хвост и
звериные уши (или рога?). Данные аксессуары вполне подходят и к
древнегреческому Божеству стад, лесов и полей — Пану, имеющему
доэллинское и, скорее всего, общеиндоевропейское происхождение.
Кстати, и имя Пан родственно имени Вишну, означая «все».
Следовательно, Прото-Вишну тождественен Прото-Пану. Другое
дело, что общеиндоевропейское Божество, олицетворяющее
Вселенную, постепенно видоизменяло свои первоначальные функции
— по мере расщепления первичной этнической общности и миграций
праэтносов по всей территории Евразии. Если в индуизме Бог
Вишну сохранил и преумножил верховные и властные функции в
составе великой триады Тримурти: Брахма — Вишну — Шива, то в
условиях других исторических условий и иной идеологической
доминанты — Олимпийской религии, пришедшей на смену старым
доэллинским верованиям, — Бог Пан, ранее олицетворявший «Все»,
превратился во второстепенное лицо Олимпийского пантеона, хотя
никто не отрицал его глубоких корней, уходящих в первозданную
природу. Естественно, менялись изображения или изваяния
Божеств. Прото-Вишну так же мало походит на классические
скульптуры вишнуистского канона, как Прото-Пан на образ
скотьего Бога со свирелью в руке на известной картине Михаила
Врубеля «Пан». Художественное воплощение нетождественно
заложенному в него смыслу.
Нет сомнения, что понятие «(Все)вышний» перешло в
христианскую традицию из глубокой древности. Этимологи выводят
слово «весна» из древнеиндийского vasantas — «весна»;
vasar — «рано» — откуда древнеисландское var —
«весна», латышское и литовское vasara — «лето»).
Фонетические и лексические закономерности в их историческом
развитии лишь частично перекрывают закономерность формирования
и передачи во времени (от поколения к поколению) смысла
понятий, имеющих словесно-знаковую оформленность, но
развивающихся по совершенно иным закономерностям. Филолог может
и не заметить цепочку взаимосвязанных слов: «Вишну» — «вешний»
— «весна». Но мимо этого не сможет пройти культуролог, который
оперирует не фонетическими, а смысловыми закономерностями,
имеющими происхождение более высокого порядка. Из этих
соображений вытекает и следующий пример. Фамилия великого
русского художника Сурикова происходит от слова «сурик» —
краска темно-красного цвета. Но, в свою очередь, понятие
«сурик» проистекает от имени древнеарийского красно-солнечного
Божества — Сурьи (отсюда и наше Красное Солнышко).
Бессмысленно искать какие-то аналогии между реальной личностью
— Суриковым и Солнцем-Сурьей, но связь этих понятий очевидна,
когда речь идет об археологии смыслов, показывающих их полное
совпадение.
Ниже будут прослежены неслучайные параллели между
древнеегипетской и древнеславянской мифологиями: Солнцебоги Хор
(Гор) и Хорс, смертоносный гроб Осириса (Осиянного) и Святогора
(Светогора), птица Феникс и Финист Ясный Сокол. Но есть еще
один общий — более психологический, чем смысловой — аспект
сходства мироощущений древних египтян и русских. На него
обращал особое внимание Василий Васильевич Розанов (1856
— 1919). Он считал русский «трепет к звездам» чертой,
ничего не имеющей общего с христианским миропредставлением («О
звездном небе ничего нет в Евангелии»). Истоки русского
народного космизма следует искать в Египте и Вавилонии: именно
отсюда проистекают звезды на темно-синих куполах некоторых
русских храмов, а также подвешенные лампады, имитирующие
«висящие» звезды древневосточных святилищ10.
Итак, видим: единый праязык единого пранарода дал цепную
реакцию, в результате которой возникло все лингвистическое
многообразие. Значение и звучание многих современных слов (в
том числе и в русском языке) уходит своими корнями в общий
праязык. Наиболее приближенным к нему по времени и, главное, —
уцелевшим по сей день (в виде литературных памятников и
составленных на их основе словаря и грамматики) является
санскрит (собственно древнеиндийским считается язык
Вед). Руководствуясь им, а также другими источниками, нетрудно
раскрыть корни многих современных понятий.
В санскрите одно из слов для обозначения понятия света:
ruca («светлый», «ясный») и ruc («свет»,
«блеск»). В последующем языковом развитии «шь» и «ц»
превратилось в «с» (чередование согласных и гласных звуков —
обычное фонетическое явление даже на протяжении небольших
временных периодов) и достаточно неожиданным (на первый взгляд)
образом осело в столь значимых для нас словах, как «русский» и
«Русь». Первичным по отношению к ним выступает более архаичное
слово «русый», прямиком уходящее в древнеарийскую лексику и по
сей день означающее «светлый». От него-то (слова и смысла) и
ведут свою родословную все остальные однокоренные слова языка.
Данная точка зрения известна давно. Еще русский историк и
этнограф польского происхождения, один из основоположников
отечественной топонимики Зориан Яковлевич
Доленга-Ходаковский (1784 — 1825), критикуя норманистские
пристрастия и предпочтения Н.М.Карамзина, писал: «Тогда б
увидел и сам автор [Карамзин. — В.Д.], касательно
Святой Руси, что сие слово не составляет ничего столь мудреного
и чужого, чтобы с нормандской стороны, непременно из-за
границы, получать оное; увидел бы что оно значит на всех
диалектах славянских только цвет русый (blond) и что русая коса
у всех ее сыновей, как Rusa Kosa i Rusi Warkocz [коса.
— В.Д.] у кметей (крестьян) польских равномерно
славится. <…> Есть даже реки и горы, называемые
русыми».11
Таким образом, этноним «русский» и топоним «Русь»
сопряжены с санскритским словом ruca и общеславянским и
древнерусским «русый» со смыслом «светлый» (оттенок). Если
открыть «Толковый словарь живого великорусского языка»
Владимира Даля на слово «Русь», то найдем там аналогичное
объяснение: «русь», по Далю, означает прежде всего «мир»,
«бел-свет», а словосочетание «на руси» значит «на виду». У Даля
же находим еще одно удивительное слово — «светорусье»,
означающее «русский мир, земля»; «белый, вольный свет на Руси».
Здесь не только корневые основы, но и их значения сливаются в
одно целое. О распространенности и укорененности понятия
«светорусье» можно судить по «Сборнику Кирши Данилова», где
эпитет «светорусские могучие богатыри» выступает как норма. Еще
раньше (по письменной фиксации) сочетание слов «светлый» и
«русский» употребляется в договоре князя Олега с греками 911
г., текст которого включен в «Повесть временных лет».
Классическая схема научного познания очерчена Львом
Гумилевым. Любую проблему можно рассматривать по меньшей мере
трояко: с точки зрения мышиной норы, с вершины кургана и с
высоты птичьего полета. Современная этимология — в основном
взгляд из мышиной норы. Этимологи копали глубоко и обильно, но
при этом, как правило, не смотрели вдаль, воображая, что весь
мир языка — сплошная мышиная нора. Мало кому хватает фантазии
и воображения подняться хотя бы на вершину кургана и тем более
достичь высоты птичьего полета. Макроэтимология же позволяет
отвлечься от частностей, мелких деталей, нудных транскрипций,
традиционных подходов, закостенелых схем, ползучего эмпиризма,
— и, воспаряя ввысь, взглянуть на современную лексику с высот
тысячелетий. Безусловно, вероятность погрешности в
макроэтимологических изысканиях достаточно велика, но не
настолько, чтобы отступить от научности, и не намного выше
традиционных микроэтимологических выкладок, учитывая
значительную вариативность и гипотетичность последних.
Мифология — всегда мистифицированная и опоэтизированная
история. И космология! Причем мистификация происходит без
всякого злого умысла — вполне естественным путем. При передаче
сведений от поколения к поколению в условиях отсутствия
письменности (если не выработаны специальные приемы сохранения
информации) первоначальные сведения подвергаются неизбежному и
непроизвольному искажению. К тому же в течение веков и
тысячелетий этносы (а вместе с ними роды, племена, семьи)
распадаются, переселяются с одной территории на другую, а то и
вовсе исчезают с лица Земли. Да еще войны и социальные
перевороты. Да еще идеологическая или религиозная цензура. Да
еще поэты и художники поприбавят. В результате факты и
превращаются в мифы.
Значит ли все сказанное, что мифы — сплошная выдумка?
Ничуть! Они вполне поддаются научному анализу и реконструкции
первоначального смысла. В мифологических сюжетах и образах
закодированы и реальные события далекого прошлого, и отголоски
стародавних общественных отношений и норм поведения, и
представления о мироздании и его законах, и память о
катастрофах в истории Земли и великих переселениях народов.
Именно в таком смысле следует понимать энергичное утверждение
Н.Ф. Федорова: «Мифология не басня, а истина, действительность,
и никогда ее не убьет метафизика»12. Применительно к истории
вообще и русской истории в особенности не менее определенно
высказался Г.В.Вернадский: «…Следы древней исторической
основы могут легко быть обнаружены под мифологическим
покровом»13.
Мысль о том, что мифология и фольклор (особенно эпос) —
это не что иное, как преломленная сквозь призму народного
миросозерцания древняя история, развивалась еще Якобом
Гриммом (1785 — 1863) в его классическом и, к сожалению,
до сих пор не переведенном на русский язык труде «Немецкая
мифология» (1835 г.). Но здесь он вовсе не был оригинален.
Существует древнейшая традиция — считать Богов, которые
впоследствии стали объектом религиозного поклонения, по
происхождению своему такими же людьми, как и простые смертные.
Подобный подход присущ народам всех континентов, хотя схемы и
модели самого обожествления не всегда и не у всех совпадали. И
уж, конечно, сказанное никак не относится к позднейшему
монотеизму мировых религий, рассматривающих Бога как безличное
и достаточно абстрактное Первоначало. Ничего похожего не было
ни в египетской, ни в ведийской, ни в шумерской, ни в
ассиро-вавилонской, ни в древнекитайской, древнеславянской,
древнекельтской, древнегерманской, ацтекской и всем наборе
северо-, центрально- и южноамериканских мифологий. Здесь Боги
изначально выступали как люди, разве что наделенные бульшими
способностями и силой воли.
С наибольшей наглядностью это проявилось в античной
мифологии и политеизме. А возникшие позднее распространенные
переложения, скажем, древнегреческих мифов не имеют ничего
общего с реальными событиями. В настоящее время налицо
восприятие мифов исключительно как вымысла — либо
художественного, восходящего к Гомеру, либо
социологизированного (в плане вульгарного истолкования религии
как иллюзорной формы сознания, а то и прямого обмана). Дабы
убедиться, что все здесь не совсем так и даже совсем не так,
достаточно обратиться к сочинениям античных историков Диодора
Сицилийского (единственный раз переведенного на русский язык в
ХVIII веке) или Дионисия Галикарнасского (вообще никогда не
переводившегося на русский язык, как и вавилонский историк
Берос, писавший по-гречески). Все трое излагали историю
античных Богов в русле реальной человеческой истории. Вот что
пишет, к примеру, Диодор об Уране, считавшемся Богом Неба, о
котором и Гомер, и Гесиод, и другие мифологи не могли сообщить
ничего конкретного и вразумительного:
«Повествуют, что первый начал царствовать у них
(атлантийцев) Уран, который свел разбросанно живущих людей в
городскую ограду, причем они согласились прекратить внезаконную
и звериную жизнь. Он изобрел употребление и накопление домашних
плодов и немало из других полезных вещей. Он овладел большей
частью вселенной, по преимуществу — странами к западу и
северу. (4) Ставши усердным наблюдателем звезд, он предсказывал
многое из того, что должно совершиться в мире. Он ввел для
народа исчисление года по солнечному движению, месяцев же — по
луне и научил распознавать времена каждого года. Потому-то
многие, не зная вечного порядка звезд, удивлялись происходящему
по предсказанию; и, с другой стороны, предположили, что
сообщавший об этом причастен божественной природе. После его
ухода от людей, ввиду его благодеяний и распознания им звезд,
ему стали воздавать бессмертные почести. Его прозвище перенесли
на мир; одновременно с тем, что он оказался причастен к восходу
и заходу звезд и к прочему, что совершается на небе, как и
одновременно с размером почестей, стали чрезмерно расцениваться
и его благодеяния. И его навеки объявили вечным царем Всего.
<…> Повествуют, что <…> сыновья Урана разделили
царство; из них наиболее видными являются Атлант и Кронос.
Атлант получил по жребию местности, прилегающие к Океану, и
этот народ получил название атлантийцев, и самая высокая гора в
этой стране подобным же образом получила название Атланта.
Рассказывают, что он точно преподал [людям] астрономию и первым
же дал людям науку о сферах. По этой причине составилось
мнение, что весь Космос держится на плечах Атланта14.
Таким образом, Диодор Сицилийский считал Урана первым
царем загадочной страны Атлантиды, исчезнувшей впоследствии в
пучинах океана. Именно Уран объединил атлантов «в одно общество
или гражданство» (доподлинные слова греческого историка). При
этом подчеркивалось: Уран властвовал не только в странах
Запада, но и на Севере.
Аналогичным образом представлялся и верховный Бог
древнегерманского пантеона Один. Первоначально он мыслился в
человеческом обличии и лишь впоследствии был обожествлен. Дадим
слово древнему свидетельству: «Один был великий воин и много
странствовал и завладел многими державами. Он был настолько
удачлив в битвах, что одерживал верх в каждой битве, и потому
люди его верили, что победа всегда должна быть за ним. Посылая
своих людей в битву или с другими поручениями, он обычно сперва
возлагал руки им на голову и давал им благословение. Люди
верили, что тогда успех будет им обеспечен. Когда его люди
оказывались в беде на море или на суше, они призывали его, и
считалось, что это им помогало. Он считался самой надежной
опорой. Часто он отправлялся так далеко, что очень долго
отсутствовал»15.
В данном же плане нужно рассматривать и закодированное
общечеловеческое знание, доставшееся нам от предков и
прапредков в виде фольклористики. В научной и учебной
литературе в последнее время возобладало мнение о фольклоре как
преимущественно об устном народно-поэтическом творчестве, к
тому же оторванном от реальной действительности. На самом же
деле фольклористика как базисный пласт мировой культуры —
явление не просто емкое, но в полном смысле необъятное и
неисчерпаемое. Будучи простым и удобным каналом аккумуляции и
передачи накопленного за многие тысячелетия опыта и знаний,
фольклор (дословно «народная мудрость») вобрал в себя в
специфически компактной символическо-образной форме
многообразные факты истории, этногенеза, а также связанные с
бытовыми традициями, мировоззренческими представлениями,
культовыми ритуалами, обрядами, поверьями, пережитками и т.п.
Один из основоположников современного традиционализма Рене
Генон (1886 — 1951) так расценивал действительное значение
фольклора (в его соотношении с мифологией) для познания истории
и предыстории: «Народ сохраняет, сам того не понимая, останки
древних традиций, восходящие порою к такому отдаленному
прошлому, которое было бы затруднительно определить и которое
поэтому мы вынуждены относить к темной области «предыстории»;
он выполняет в некотором роде функцию более или менее
«подсознательной» коллективной памяти, содержание которой,
совершенно очевидно, пришло откуда-то еще»16.
Отсюда и фольклористика как наука призвана в полном объеме
собирать и изучать различные проявления жизни народа как
элемента исторически сложившейся цивилизации. Ни в коей мере не
является она исключительно филологической наукой (или частью
таковой), напротив, она становится абстрактной и непонятной в
отрыве от этнографии, религиоведения, археологии, социологии и
философии истории. Попытка представить русскую сказку, былину,
песню, заговор и т.д. вне их обусловленности народным бытием во
всех нюансах его исторического развития оборачивается
искаженным истолкованием этих ценнейших памятников русской
культуры, отразивших все основные вехи ее становления.
У нас ведь как принято относится к фольклорным
произведениям? К сказке, например? Как к чисто развлекательному
жанру. А сказке той, быть может, десятки тысяч лет и донесла
она до нынешних дней дыхание наших далеких прапредков, осколки
их тотемного мышления, наивно-целостного миросозерцания. Или
так называемый обрядовый фольклор, связанный в том числе и с
древнейшими народными празднествами: Коляда, Масленица,
Кострома, Иван Купала и др. Здесь соединено все — и остатки
языческого мировоззрения, и сакральный символизм, и первобытный
ритуал, и песни, и танцы, и карнавал. Традиции, возникшие в
глубинах веков и тысячелетий, передавались из поколения в
поколение, закреплялись в слове и обрядовой символике,
демонстрируя нераздельность человека и высших космических сил,
проявлявшихся в смене времен года, дня и ночи, закономерностях
движения на небосводе (иллюзорного, как известно) Солнца, Луны,
других светил и звезд.
На первый взгляд нет ничего на свете более несхожего, чем
наука и фольклор. Но если вдуматься — есть между ними одна
несомненно общая черта. Это — способ описания и
воспроизведения действительности. И наука и фольклор пользуются
одним и тем же универсальным языком символов.
Символическую форму имеют и логические абстракции, и
философские категории, и художественные образы, и
мифологические сюжеты, и фольклорные мотивы (все они облачены в
словесно-знаковую, а следовательно — символическую оболочку).
Естественные науки предпочитают излагать добытое позитивное
знание на символическом языке математики или иным способом —
как это имеет место в химических формулах. Может быть, такова
вообще природа человека — отражать мир в символической форме?
А может быть, сам человек и есть главный символ Мироздания и
источник всех прочих символов? Символы не существуют сами по
себе, а в качестве таковых они должны быть преломлены через
сознание. На Земле человек — главный носитель сознания. Как
Микрокосм он создает образ, картину, символ Микрокосма,
преломляя его через свое сознание. Следовательно, и сам человек
выступает как обобщенный символ Макрокосма.
Человек привержен, привязан к знакам и символам как
некоторым обобщающим реальным ориентирам, отторгнутым в
субстратной форме от него самого (им самим или объективно
вычлененных природой). Человек и человечество просто не могут
существовать без знаков и символов, представляя и сам Космос в
виде глобального небесно-звездного символа. Ибо то звездное
небо, что дано человеку в виде зрительных ощущений: набор
структурно-организованных созвездий, изменяющих свое положение
в течение ночи и перемещающихся среди них по определенным
законам Луны и планет (а днем — Солнца), — все это всего лишь
результат местоположения и размещения самого человека на
вращающейся планете Земле. Но познает он Большой Космос,
отталкиваясь именно от этой картины-символа звездного неба,
проникая в глубь Вселенной и открывая ее подлинные законы.
Происходит это путем преодоления самоочевидной и чувственно
данной картины и построения на основе достигнутых знаний той
или иной научной модели, приближающей нас к постижению истины.
Космический знак (как и всякий знак вообще) — всегда
некоторое вторичное явление, указывающее на некоторую скрытую
первопричину, далеко не всегда явную и доступную
непосредственному познанию. В этом смысле непрерывную смену дня
и ночи можно рассматривать как соответствующие знаки,
указывающие на подлинную причину — вращение Земли вокруг
собственной оси. Точно так же циклическая смена времен года
(весна — лето — осень — зима) — следствие движения Земли
вокруг Солнца, обусловленное высшими космическими силами. Для
людей же смена дня и ночи или смена времен года может выступать
в форме определенных знаков, проверенных многократным опытом и
служащих точкой отсчета множества других явлений, событий и
необходимых действий. Например, спиралевидный орнамент,
пронизывающий историю мировой культуры от самых ее истоков,
имеет несомненную космическую кодировку. Вопрос лишь в том:
воспринял ли человек этот космический символ самостоятельно или
же сам Космос обладает неведомыми пока каналами, и по ним
передаются и кодируются соответствующие закономерности. Так или
иначе, спиралевидные структуры пронизывают не только разумную
жизнь на Земле, но и ее бессознательные формы (раковины
некоторых моллюсков).
Сущность не только людских отношений, но и отношений всего
животного мира — в выполнении разного рода обрядностей. Так
считал Николай Алексеевич Умов (1846 — 1915) —
выдающийся русский ученый-космист, еще в начале 70-х годов
прошлого века, задолго до первых публикаций по теории
относительности выдвинувший идею о взаимодействии энергии и
массы, а также о том, что энергия пропорциональна массе. Уже
животные метят мочой и экскрементами занятую ими территорию. И
эти метки выполняют функции знаков-символов, обусловливая
поведение животных на помеченной территории. А брачная
обрядность в животном мире? То же и у людей, но в их жизни
обряды, ритуалы, знаки и символы играют абсолютно решающую
роль, особенно с появлением письма, искусства и т.п. Говоря в
общих чертах, в общественной жизни роль метки играют и
некоторые канонизированные тексты — священные писания, законы,
конституции, уставы общественных партий, множество
регламентирующих правил и запретов. Все это может действовать и
в устной форме. Но превратившись в утвержденный и принятый
текст (заново упорядоченная письменная система), они обретают
самодовлеющую, автономную самостоятельность, выступая в форме
некоторого окончательного критерия для действий людей. Быть
может, это незыблемый природно-обусловленный
естественно-исторический закон. Космическая упорядоченность
проецируется на общественные отношения в виде определенного
строя, обязательных запретов и алгоритмов действий, облеченных
в некие ритуалы. А это, в свою очередь, невозможно без
многоцветной и строгой вместе с тем системы символов,
включающих языковые и знаковые формы.
Такой механизм взаимосвязи между Макрокосмом и
Микрокосмом, а также в структуре самого Микрокосма, видимо,
запрограммирован в законах природы с самого начала и является
ее своего рода самоохранительным началом. Человеку изначально
раз и навсегда не дано переступать некоторую запретную границу,
он обречен представлять (познавать) глубинные законы материи и
Космоса только посредством разного рода символов, включая и
мысленные абстракции. Выход за этот символический барьер
возможен, но только с помощью теоретического воображения, а оно
само по себе также представляет лишь оперирование символами.
Воображение питает и фольклорные образы, а также
символы-мифологемы.
И античный мудрец, и ведийский жрец, и славянский волхв, и
современный ученый говорят примерно об одном и том же, пытаясь
описать одну и ту же объективную реальность, но используя при
этом различные системы символов и построенных на их основе
языков. Здесь, кстати, лишний раз подтверждается известный
тезис Алексея Федоровича Лосева (1893 — 1988),
сформулированный в его классическом труде «Диалектика мифа»:
всякая наука сопровождается и питается мифологией, черпая из
нее свои исходные интуиции17. С точки зрения единых
закономерностей выражения действительности через символы и
постижения действительности через символы современная наука
столь же мифологична, сколь научна всякая мифология.
Современные естественно-математические науки, включающие
космологию и ее ответвления, ничто без упорядоченных
математических символов. Посредством этих символов создается
научная картина мира, с их помощью она и прочитывается. Убрать
символы — и останется одна пустота, ничто. Следовательно, и
тайна космического мышления кроется в символах. Познай их — и
ты познаешь все.
Приятно это кому бы то ни было или неприятно, но следует
набраться мужества и признать: человек, познавая
действительность, практически никогда не имеет дел
непосредственно с этой действительностью, но лишь с набором
некоторых символов и кодов, включая собственные ощущения, более
чем опосредованно данную действительность отражающими. И
безразлично, в какой именно форме искажается объективная
действительность, представая в мозгу то в виде мифологических
картин и сцен, то в виде поэтических или фантастических
образов, то в виде метафизических схем, то в виде
математических формул.
Таким образом, каналы символизации и алгоритмы кодировки
глубинного смысла бытия и его закономерностей одинаковы как для
науки, так и для мифологии. Типичны и возможные искажения при
обоих способах осмысления действительности. В результате
свободного оперирования символами, знаками, образами,
словесными догмами, математическими формулами и теоретическими
моделями сплошь и рядом возникают некоторые спекулятивные
конструкции, настолько далеко отступающие от отображенной в них
реальности, что превращаются в прямую противоположность
объективной истине. Гете называл это «ложным светом знаний». «Я
проклял знаний ложный свет», — так перевел соответствующую
строку из «Фауста» Пушкин. Не менее определенно высказался
Байрон в «Манфреде»: наука — «обмен одних незнаний на другие»
(перевод Ивана Бунина). Густав Шпет перевел эти слова еще
резче:
Наука вся — невежества обмен
На новый вид невежества другого.
Столь же безапелляционно высказался о сути псевдонаучного
теоретизирования Максимилиан Волошин: «Я призрак истин сплавил
в стройный бред».
Другими словами, то, что в общественном мнении считается
наукой, на самом деле представляет собой сумму более или менее
верных взглядов на определенный фрагмент действительности,
событие или проблему. Группа интерпретаторов объявляет
собственное видение вопроса истиной в последней инстанции и,
обладая монополией на владение и распространение информации,
всеми доступными средствами старается утвердить в общественном
мнении только свою (а не какую-то другую) точку зрения. Однако
в процессе естественной смены поколений (в том числе и ученых)
ранее господствовавшая парадигма (то есть некоторая
теоретическая модель, объявленная эталоном), как правило,
претерпевает существенные изменения, а то и отбрасывается
вообще. Это хорошо видно на примере разного рода учебников и
справочников: казалось бы, именно в них сосредоточена
квинтэссенция последнего слова науки. Но нет — сегодня никто
не учится по учебникам, написанным несколько десятилетий назад
и тем более — в прошлом или позапрошлом веке. Точно так же
спустя некоторое время и на лучшие нынешние учебники (а равно
— энциклопедии и справочники) будут глядеть, как на допотопный
анахронизм.
Безусловно, как существуют научные факты и истины, так
были, есть и всегда будут их правильные истолкования, а также
новые эпохальные открытия — все, что составляет гордость
человеческой цивилизации и обеспечивает ее непрерывный
социальный и научно-технический прогресс. Тем не менее общее
количество незыблемых истин, отвоеванных человеком у
бесконечно-неведомой природы, более чем ограничено, и обретение
их никогда не завершится. В этом, собственно, и состоит суть и
смысл научного познания. Все остальное — мифы, беллетристика и
околонаучные легенды.
Таким образом, всякий миф, фольклорный образ, имеют под
собой такое же реальное основание, как и научный факт. И
заложенный в обычных мифах первоначальный смысл поддается
строго научному анализу и реконструкции. Итальянский
фольклорист Джузеппе Питре (1843 — 1916) проницательно
напутствовал всех, кто прикасается к неисчерпаемой сокровищнице
народного творчества и народной памяти: «Философ, законодатель,
историк — всякий, кто хочет понять свой народ до конца, должен
присматриваться к его песням, пословицам, сказкам, а также к
его поговоркам, отдельным выражениям и словам. За словом всегда
стоит его значение, за буквенным смыслом — смысл тайный,
аллегорический, под странным пестрым одеянием сказки кроется
история и религия народов и наций»18. Все сказанное относится и
к закодированным в мифологических сюжетах и образах сведениям о
реальных событиях далекого прошлого, о стародавних общественных
отношениях и нормах поведения, об устройстве мироздания, его
происхождении и законах, о катастрофах и великих переселениях
народов. Рассмотрению этого как раз и посвящена настоящая
книга.